Фома молча хлопал глазами.
— Садись, два, — с удовольствием сказал учитель. — Такое сходство называется гомологией.
Фома молчал, уставившись в стол.
— И нечего так смотреть…
Фома поднял голову.
— За что вы меня так ненавидите, Густав Томазович? — спросил он. — Может быть, вы тоже… тогда отвлеклись, задумались о чем-то и нарвались на растяжку? Свернули не по тому рукаву, потому что растерялись, потому что считали мух, и теперь вы ненавидите меня, потому что не можете же вы ненавидеть себя.
«Что я говорю такое?» — подумал он в ужасе.
В классе стало очень тихо. Ученики уставились на Фому, рты у всех приоткрыты, отчего ему показалось, что у них три глаза — два на обычном месте и один под носом.
— Во-он! — закричал Хромоножка не своим, каким-то бабьим голосом.
Фома, сопя, стал выбираться из-за стола.
— И еще мой папа говорит, — сказал он, — что кэлпи умнее, чем кажутся… И что кэлпи были всегда. Еще давным-давно, когда суши было много. Просто редко показывались людям. Они тогда воевали между собой, сказал папа, а нас боялись. А когда людей стало мало, вышли из укрытий. Это просто наши дальние родичи, которые в незапамятные времена пошли по своему пути… и еще…
— Скажи своему отцу, чтобы он зашел ко мне, — сказал Хромоножка уже своим голосом, — а сейчас выйди из класса.
И Фома двинулся по проходу между столами.
Кто-то из учеников запустил ему в спину огрызком яблока.
* * *
— Я не пойду, Элата…
Фома уселся на песок, охватив руками колени, словно бы замкнув свое решение в телесный замок.
— Ты должен, — сказал Элата, — ты наш бард.
— Я не ваш, — ответил Фома, — и не бард. Вы ошиблись, Элата. Вам нужен был не я. Я совсем не умею петь. У меня слуха нет. Даже мама просила, чтобы я не пел, когда она дома.
— Тебя выбрала дочь-сестра, а она не могла ошибиться. И ты наш. Мы любим тебя, значит, ты наш.
— Любите? — спросил Фома горько. — Вы украли меня. Вы напустили на меня вашего водяного коня. Вы что-то сделали со мной там, на острове. Я стал большим и остался маленьким. Я не понимаю…
— Это дочь-сестра, — сказал Элата шепотом, прикрыв рот рукой, — это ее магия. И мы любим тебя, Фома. Больше, чем прежние твои сородичи. Разве они не насмехались над тобой? Разве они готовы были слушать твои песни? Делиться с тобой последним?
Фома молчал.
Элата пожал плечами. Говоря, он крепил к носу лодки потайной фонарь из плавательного пузыря рыбы-пластуна.
— Бард, — говорил он, не прерывая работы, — любим и неприкосновенен. И мы примем меры, чтобы твои же сородичи не выстрелили в тебя, Фома. Мы научились.
Фома подумал…