— Это смешно! — угрюмо покачал головой Тревор. — Ни один, ни другой Клод-Рабу и в подметки не годятся!
— Не годились, — поправил его Шалун. — А разве у нас есть из чего выбирать? Пусть лучше так, чем втихаря драпать из Ньярка. Согласен?
— Согласен…
Остальные сантаклаусы, когда сообразили, что к чему, тоже согласились. Правда, не могли прийти к соглашению в другом: кого все-таки выставлять, Донала или Безума. Донал-Раб, вообще-то, принадлежал предателю Приблуде, но зато был сильнее Безум-Раба.
— Уймитесь! — не вытерпел наконец Гарри. — Давайте-ка все на боковую, нечего головы ерундой забивать. Завтра решим.
Но перед сном он велел снять со всех рабов ошейники: «Кто знает, у кого еще Приблуда коды срисовал? А если чего — и браслетов хватит, чтоб успокоить особо бойких».
Утром проснулись рано и первым делом принялись решать, кого же из рабов выпустить на арену. Голоса разделились, и тогда Миль-Раб предложил: бросьте жребий, пусть Однорукий Бандит даст знак, кому представлять племя. Согласились, подбросили крышечку от колы: упадет дном вверх — идти Донал-Рабу, дном вниз — Безум-Рабу.
Оба претендента стояли рядом и напряженно следили взглядами за падавшим кругляшом.
И вот тогда-то Гарри вдруг вспомнил.
Он отпихнул Миль-Раба, перехватил крышечку в воздухе и вручил ее Безуму:
— Ты пойдешь!
— «Вы выиграли поездку в…» — пробормотал тот, вертя в руках бесполезный кругляш; Гарри так и не понял, к чему.
И это, надо сказать, его сильно задело. Безум-Раб всегда был чересчур своевольным, слишком дерзким!..
— Учти, — сказал ему Шалун, — если что — розгаликов тебе не миновать, я, как президент, гарантирую.
Тот лишь ухмыльнулся в ответ.
Безум
«Ты, главное, не отвлекайся, — напутствовал Миль перед боем. — На трибунах будут кричать, бросать в вас рваные баксы, скандировать всякую чушь — тебе должно быть побоку всё это. Только кусни. Отвлечешься — считай, труп».
Но пока еще ничего не началось, пока вы с бэтменовским рабом еще только стоите на постаменте и ждете сигнала, можно поотвлекаться. Тем более, есть на что.
Это действительно бывший стадион, только в одном месте кольцо трибун разломано, борта арены кое-как залатаны (да нет, поправляешь себя с досадой, не кое-как, а надежно, не сбежать), по ту строну пролома — берег и торчащая из воды рука с факелом. Как сказал бы Миль, весьма символично.
К черту руку.
Смотрим дальше; первый ряд трибун — рабы. Все одинаково худощавы, жилисты, кожа у всех дряблая, как у старых мороженых кур, в глазах — лихорадочная жалость к тем, кто оказался на арене. Это они зря. Таким, как они, жалеть других — все равно что голодному пытаться накормить еще более голодных.