Еще одним существенным препятствием к дружбе с Нарзоевым было то, что пилот не курил.
Более того, силою своего авторитета он не позволял курить на борту вверенного ему планетолета и другим. Для удовлетворения никотинового голода Тане и остальным приходилось ходить в кессонный отсек стыковочного шлюза, где было тесно и холодно.
Но Нарзоев видел в шлюзных мучениях полезный воспитательный момент.
– Вот покантуетесь там, в холодине, может, и поймете: пора бросать!
Куда там! Таня, Башкирцев, Штейнгольц и Никита в своем пороке были непоколебимы.
Вдобавок время от времени Нарзоева «накрывало». Он становился мрачным, неразговорчивым и сонливым. Грубил в ответ на вежливые расспросы, переставал мыться и причесываться (под «мытьем» в отсутствие на планетолете душевой кабины подразумевалось гигиеническое протирание тела спиртом при помощи одноразовой салфетки) и мог проспать пятнадцать часов кряду.
На второй неделе совместного с Нарзоевым проживания Таня сообразила: приступы брутальной сонливости находят на пилота раз в три дня. С точностью до часа. Что это – один из эффектов невесомости или же особенности психики Нарзоева, она определить не могла.
Впрочем, остальных тоже время от времени «накрывало», причем каждого – на свой манер.
Атеист Башкирцев принимался рассуждать о Боге («Бог есть, это точно! Ведь кто-то же должен получать удовольствие от всей этой комедии? Во всяком театре обязательно есть режиссер!»). И рассказывать истории из своей молодости – довольно тривиальные по форме, но странные по содержанию («Старостой нашей группы была чудесная девушка по имени Лена Порнышева. Ну я, конечно, называл ее „моя порнушечка“…»).
Штейнгольц погружался в многочасовое и совершенно безмолвное созерцание какого-нибудь экземпляра Коллекции.
А Никита – тот начинал громко распевать любимые песни из мелос-листа «Маяка-Классик» и… ухаживать за Таней. Он подкарауливал ее либо у выхода из туалета, либо в «курительном» шлюзе. И, пожирая девушку глазами, объявлял:
– Танька, я тут подумал… Все-таки будет лучше, если мы дадим волю своим чувствам!
– Никита, опомнись. У меня нет к тебе никаких чувств, – устало отвечала Таня. – Кроме дружеских, конечно.
– Это потому, что ты не отпускаешь себя, – с убежденностью невротика твердил Никита. – Между прочим, если бы ты смогла ощутить себя свободной – хотя бы на минуту! – ты бы поняла: любовь – это единственное, что можно противопоставить смерти.
– Мне кажется, я не способна к любви. Может быть, это означает, что я никогда не умру?
– Это потому, что ты не отпускаешь свои чувства…