— Нет, не понимаю, — призналась она наконец. — Мне нужно было сказать пасторше, что она напрасно рассердилась. Я не за тем приехала в Стейген.
Юханнес широко раскрыл глаза, но молчал.
— Она сказала, что я еще пожалею, что приехала к ним Она...
Не отрывая от нее глаз, он положил руль немного правее. Потом схватил зюйдвестку и нахлобучил ее на голову. И наконец с большим трудом спросил, что пасторша под всем этим подразумевала.
Положение стало опасным. Сара Сусанне не осмеливалась взглянуть на мужа.
Не дождавшись ответа, он прямо спросил у нее, не хочет ли она чего-нибудь ему рассказать.
— Ей не нравилось, что я оставалась наедине с пастором, когда он писал этот образ.
— Оооддддна? Сссс пппасссторром Иййенссеннном? — Юханнес хотел улыбнуться, но улыбка не получилась.
— Ей было невыносимо... думать, что он часами смотрит на меня. Не знаю, что люди подумали, когда я убежала из пасторской усадьбы. Это было глупо с моей стороны. Не знаю, что ты думаешь, Юханнес. Но ты должен быть на моей стороне! Ты мне сейчас очень нужен. Никто никогда не говорил со мной так, как она... И она меня ударила!
— Ударила? — Юханнес бросил руль, и лодка сбилась с курса.
— Да! И тогда я уже не могла сказать ничего вразумительного. Я просто, как ребенок, убежала из усадьбы.
Юханнес молчал, вглядываясь в серый мрак, но ничего в нем не видел. Наконец, он заверил ее, что он на ее стороне и так будет всегда. Несмотря ни на что. Он словно повесил между ними это несмотря ни на что. После долгого молчания он спросил, следует ли ему знать еще что-нибудь. Если да, она должна сказать это сейчас. Больше он об этом спрашивать не будет.
— Что еще ты должен узнать, Юханнес?
Он затряс головой. Тряс и тряс. Ему бы хотелось, чтобы между ними никогда не было этого разговора. Неожиданно он сказал:
— Я тттааакк тттебббяя лллюббблю... Ттты пппоооонннимаешь...
Якобина и фру Йенсен, сестра и мать пастора, большую часть зимы обычно проводили в Бергене. Каюта на пароходе была уже давно заказана, но они беспокоились за пастора и мучились угрызениями совести, что хотят от него уехать. Доктор успокаивал их, говоря, что кризис уже миновал и пастор уже совсем скоро встанет на ноги.
Однако хорошее состояние длилось у пастора недолго. Уже на другой день, после того как мать, сестра и доктор уехали, пастор не мог ни есть, ни пить. Вместе с тем желудок доставлял ему немало унижений. Пастор жаловался на мучительную головную боль и на боль в руках и ногах. Почти все время он лежал в забытьи. Один раз он подскочил на кровати, словно подброшенный судорогой, и кричал, как будто с кем-то дрался. Смахнул с тумбочки стакан с водой, стакан упал и разбился. Вода вылилась на ноги Урсулы.