Аделина закрыла глаза, отстраняясь от шума гадких птиц, которые принялись оживленно щебетать, и от листьев, которые назойливо шелестели. Вместо них она прислушалась к благословенному шороху рыхлой земли, падавшей на твердую поверхность внизу. Скоро все кончится. Девчонки больше нет, и Аделина может дышать спокойно…
Воздух шевельнулся и обдал лицо холодом. Аделина открыла глаза.
Темная тень неслась к ней, приближаясь к ее голове.
Птица? Летучая мышь?
Черные крылья молотили по ночному небу. Аделина отпрянула и оступилась.
Она почувствовала внезапный укол, и ее кровь заледенела, потом закипела, потом вновь заледенела. Когда сова скрылась за стеной, у Аделины пульсировала ладонь.
Должно быть, она вскрикнула, поскольку Мэнселл перестал копать и поднес к ней фонарь. В пляшущем желтом свете Аделина увидела, что длинная колючая ветка розы вырвалась из клумбы и вцепилась в нее. Толстый шип воткнулся в ладонь.
Свободной рукой она выдернула шип из кожи. На поверхности появилась бусинка крови, идеальная блестящая капля.
Аделина вынула платок из рукава и прижала его к ранке, глядя, как расплывается алое пятно.
Всего лишь укол розы. Неважно, что ее кровь застыла в жилах, ранка затянется, и все будет хорошо.
Но этот розовый куст вырвут первым, когда Аделина прикажет уничтожить сад.
Ему нечего делать в Чёренгорбе.
Тредженна, Корнуолл, 2005 год
Кассандра глядела в глубокую яму, могилу Элизы, и испытывала странное спокойствие. Словно с этим открытием сад испустил вздох облегчения: птицы притихли, листья перестали шелестеть, исчезло непонятное беспокойство. Давно забытый секрет, который сад был вынужден хранить, явился на свет.
Словно издалека, раздался тихий голос Кристиана:
— Не хочешь открыть?
В руках Кассандры был тяжелый горшочек. Она провела пальцами по старому воску, который запечатывал горлышко, взглянула на Кристиана, и тот ободряюще кивнул. Кассандра нажала и повернула, ломая печать, чтобы приподнять крышку.
Внутри были три предмета: кожаный мешочек, прядь золотисто-рыжих волос и брошь.
В кожаном мешочке было пять старых монет, грязных медяков. На них угадывался знакомый профиль женщины, укутанной в мантию, с двойным подбородком, — королевы Виктории. Монеты были отчеканены с тысяча восемьсот девяносто седьмого по тысяча девятисотый.
Прядь волос была перевязана бечевкой и свернута, точно кожа змеи, так, чтобы поместиться в горшочек. Годы заключения сделали их гладкими, мягкими и очень тонкими. Кассандра задумалась, кому они принадлежали, а затем вспомнила запись в одном из первых альбомов Розы, оставленную, когда Элиза только переехала в Чёренгорб, длинную нудную жалобу на маленькую девочку «немногим лучше дикарки». Девочку, у которой волосы были острижены коротко и неровно, как у мальчика.