Марима, мне бы так хотелось, чтобы ты почувствовала то же, что чувствую я. Неужели для тебя Африка только название, земля, как другие, континент, о котором говорят в газетах и книгах, место, которое упоминают лишь потому, что там идет война? В Ницце, в комнате университетского городка с ангельским названием, ты отделена от нее; нет ничего, что поддерживало бы связь. Год назад, когда там началась гражданская война и заговорили про Биафру, ты даже не очень-то знала, где это, не могла понять, что это страна, в которой ты родилась.
Однако ты наверняка вздрогнула, словно что-то очень древнее, очень сокровенное порвалось в тебе. Быть может, вспомнила написанное мной тебе однажды, в день твоего рождения, из Англии, что там, в Ониче, люди принадлежат земле, где были зачаты, а не той, где увидели свет. Из своей комнаты в университетском городке, откуда хорошо видно море, ты смотрела в грозовое небо и, быть может, думала, что это тот же дождь, который поливал развалины Оничи.
Я бы хотел рассказать тебе больше, Марима. Хотел бы отправиться туда, как Жак Лангийом, который погиб за штурвалом самолета, пытаясь прорвать блокаду, чтобы доставить повстанцам медикаменты и провизию. Или как отец Джеймс, который был в Утуту, совсем рядом с Аро-Чуку. Хотел бы оказаться в окруженной Абе, но не праздным свидетелем, а тем, кто подхватывает падающих, подносит воды умирающим. Я остался здесь, вдали от Оничи. Быть может, мне не хватило мужества, быть может, я не сумел взяться за дело, да и в любом случае было слишком поздно. Весь год я не переставал думать об этом, не переставал видеть во сне все, что было вырвано с корнем или разрушено. Газеты, новости Би-би-си лаконичны. Бомбы, уничтоженные деревни, дети, умирающие от голода на полях сражений, — всего несколько строчек. Фотографии сраженных голодом малышей — опухшие лица, ставшие огромными глаза — в Умаиа, в Окигви, в Икот-Экпене. У смерти звучное и ужасающее имя — квашиоркор. Его дали ей врачи. У детей перед смертью волосы меняют цвет, высохшая кожа становится ломкой, как пергамент. Ради обладания несколькими нефтяными скважинами мир закрыл для них свои двери, закрыл реки, морские острова. Остался только пустой и безмолвный лес.
Я ничего не забыл, Марима. И теперь еще, в такой дали, ощущаю запах жареной рыбы на берегу реки, запах ямса и фуфу. Закрываю глаза и чувствую во рту нежнейший вкус арахисового супа. Чувствую запах дымков, которые неспешно поднимаются вечером над травяной равниной, слышу крики детей. Неужели все это должно исчезнуть навсегда?