Потом гроза миновала. Ушла вверх по реке, в сторону холмов. Финтан вернулся на террасу. Снова появлялись острова, длинные и приземистые, похожие на доисторических животных. Ночь отодвинулась, уступив место серому свету сумерек. Стала видна внутренность дома, травяная равнина, пальмы, линия реки. Вдруг возвратилась жара, воздух сделался неподвижным и тяжелым. От намокшей земли поднимался пар. Раскаты грома смолкли. Финтан слышал голоса, крики детей, призывы: «Aya! Aya!» Собачий лай, вдалеке, в той стороне, где город.
С наступлением ночи заквакали жабы. May вздрогнула, услышав, как Джеффри заводит мотор своего «форда». Он крикнул ей, что едет взглянуть на склады: доки залило дождем.
Дети отдалились от дома, их голоса еще слышались, но сами они были невидимы, скрыты в ночи. Финтан спустился с террасы и зашагал по мокрой траве. Молнии теперь были далеко, лишь время от времени вспыхивало над деревьями, но раскатов грома было не слышно. Грязь засасывала ноги. Финтан разулся, повесил ботинки на шею за связанные шнурки, как дикарь.
Он шел в темноте через огромный сад. May легла в гамак в большой пустой комнате. Ее лихорадило, не удавалось держать глаза открытыми. Свет керосиновой лампы, поставленной на маленький столик, обжигал ей веки. Она вновь ощутила одиночество. Словно не могла заполнить пустоту внутри. Хотя, быть может, это из-за амёбиаза, который свалил ее через два месяца после приезда в Оничу. Она чувствовала в себе крайнюю твердость, болезненную трезвость. Знала, что с ней такое, знала, что ее донимает, но ничего поделать не могла. Хранила в памяти каждое мгновение, последовавшее за ее приездом в Оничу, вселение в большой пустой дом, вот в эти деревянные стены, под эту железную крышу на каркасе, гремевшую при каждой грозе. Одноместные ременные гамаки, постели под противомоскитной сеткой, словно дортуар в казенном заведении. А главное, эта неловкость, этот мужчина, ставший чужим, его огрубевшие черты, поседевшие волосы, худое тело и болезненный цвет лица. Счастья, которое грезилось ей на борту «Сурабаи», здесь не существовало. И еще взгляд Финтана на отца, взгляд, полный недоверия и инстинктивной ненависти, и холодный гнев Джеффри всякий раз, когда Финтан бросал ему вызов.
Теперь, в тишине ночи, наступившей мало-помалу и нарушаемой лишь стрекотанием насекомых да кваканьем жаб, May покачивалась в гамаке, глядя на свет лампы. Напевала вполголоса, по-итальянски, детскую считалку, повторяя ее снова и снова. Прервалась, убрала руки с лица, позвала, всего один раз, не повышая голоса: «Финтан?»