Голос бабушки Аурелии еще звучал над морем. Лежа в жестком углублении койки, чувствуя вибрацию машин всем телом, Финтан слушал голос, говоривший сам по себе, пытавшийся удержать нить другой жизни. Ему уже трудно было забывать. «Ненавижу его, ненавижу. Не хочу уезжать, не хочу туда ехать. Ненавижу его, никакой он мне не отец!» Остов корабля потрескивал на каждой волне. Финтан пытался расслышать спокойное дыхание матери. Громко зашептал: «May! May!» А поскольку она не ответила, выскользнул из койки. Через шесть вертикальных прорезей отдушины над дверью в каюту сочился слабый свет. Прямо за ней в коридоре горела электрическая лампочка. Двигаясь, он видел ее светящуюся нить в каждой прорези. Их каюта располагалась внутри корабля и не имела иллюминатора, на другую не хватило средств. Воздух тут был серый, удушливый и сырой. Широко раскрыв глаза, Финтан пытался рассмотреть на другой койке силуэт спящей матери, тоже уносимой вспять по движущемуся океану. Корабельный остов потрескивал от качки; волна то толкала судно, то замирала, то снова толкала.
Глаза Финтана были полны слез, хотя он не очень понимал почему. Болело в самой середине тела, где распадалась, изглаживалась память.
«Не хочу в Африку». Он никогда не говорил этого ни May, ни бабушке Аурелии, никому. Наоборот, очень сильно хотел туда, желание так его обжигало, что он больше не мог спать в Марселе, в квартирке бабушки Аурелии. Его жгло и лихорадило в поезде, ехавшем в Бордо. Он больше не хотел ни слышать голоса, ни видеть лица. Приходилось закрывать глаза, затыкать уши, чтобы стало легко. Он хотел быть кем-то другим, кем-то сильным, кто не говорит, не плачет, у кого не колотится сердце, не болит живот.
Он станет говорить по-английски, у него появятся две вертикальные складки меж бровей, как у мужчины, и May больше не будет его матерью. Человек, который ждет их там, в конце плавания, никогда не будет его отцом. Это просто незнакомец, который писал письма, чтобы они приехали к нему в Африку. У него нет ни жены, ни ребенка; они его не знают, никогда не видели, так зачем же он их ждет? Правда, у него есть имя, красивое имя, его зовут Джеффри Аллен. Но, приплыв туда в конце путешествия, они быстро-быстро пройдут по причалу, и он ничего не заметит, никого не узнает, и ему останется лишь вернуться к себе, ни с чем.
На палубе в ночи задул ветер. Океанский ветер свистел под дверьми, хлестал по лицу. Финтан шел против него к носу корабля. Слезы в его глазах были солеными, как морские брызги. Теперь из-за ветра, вырывавшего землю клочьями, они текли свободно. Жизнь в Марселе, в квартире бабушки Аурелии, а до того в Сен-Мартене, потом переход через горы, в долину Стуры, до Санта-Анны. Ветер дул, сбивал с ног, заставлял обливаться слезами. Финтан шел вдоль металлической стенки, ослепленный электрическими фонарями, черной пустотой моря и неба. Он не чувствовал холода. Шел вперед босиком, цепляясь за планширь, к обезлюдевшей палубе первого класса. Проходя мимо кают, видел силуэты в окнах сквозь муслиновые занавески, слышал женские голоса, смех, музыку. В конце палубы был большой салон первого класса; за столом еще сидели люди, мужчины курили в красных креслах, играли в карты. Впереди, освещенная желтым фонарем, виднелась грузовая палуба, с закрытыми люками, с поворотной стрелой и носовой надстройкой, яростный ветер и облако водяной пыли от разбитых волн, рябившей лужи, словно порывы дождя на дороге. Финтан прижался спиной к стене между окнами салона и смотрел не двигаясь, почти не дыша. Он так долго стоял, так долго смотрел, что у него возникло впечатление, будто он падает вперед, будто судно ныряет в морскую пучину. Черная пустота океана и неба наваливалась на глаза. Случайно проходивший по палубе голландский матрос по имени Кристоф обнаружил Финтана в тот самый миг, когда тот уже падал в обморок, и отнес его на руках в салон, где помощник капитана расспросил мальчика и вернул в каюту May.