Потом, еще до того, как открылись окна и в оконных проемах возникли, как ни в чем не бывало, члены Клуба — стаканы в руках, мучнистые лица, — отчего ей захотелось смеяться сквозь слезы, May почувствовала, что ее ноги подкашиваются, будто кто-то, какой-то затаившийся во тьме карлик сделал ей подножку. Она осела, словно тряпка, прижимая руки к груди, не в силах вздохнуть и дрожа с ног до головы.
— Мария Луиза, Мария Луиза…
Джеффри взял ее на руки, как ребенка, понес к машине.
— Что с тобой? Ты же больна. Скажи что-нибудь! — У него был странный, немного хриплый голос. И от него пахло спиртным.
May слышала и другие голоса, ломкий голос Ралли, саркастический Джеральда Симпсона. Ралли все бубнил:
— Если я могу сделать что-нибудь…
Когда машина покатила по дороге, пробивая ночь светом фар, May почувствовала, что ее отпустило. Сказала:
— Финтана нет дома, я боюсь… — И тут же подумала: не надо было говорить Джеффри, потому что он побьет Финтана палкой, как делал всякий раз, когда впадал в гнев. Она поторопилась добавить: — Наверное, ему стало жарко, и он вышел проветриться. Понимаешь, я совсем одна в этом доме.
Перед ярко освещенным домом стоял Элайджа. Джеффри проводил May в ее комнату, уложил в постель, под москитную сетку.
— Спи, Мария Луиза. Финтан вернулся.
May спросила:
— Ты ведь его не побьешь?
Джеффри ушел. Послышался звук голосов. И больше ничего. Джеффри вернулся, сел на край постели, наполовину высовываясь из-под сетки.
— Он был на причале. Его Элайджа привел.
May разобрал смех. При этом она чувствовала, что ее глаза полны слез. Джеффри стал гасить лампы, одну за другой. Потом вернулся и лег в постель. May было холодно. Она обхватила руками тело Джеффри.
Ей хотелось вновь обрести слова Джеффри, все, что он говорил когда-то. До их свадьбы, так давно. Не было еще ни войны, ни затворничества в Сен-Мартене, ни бегства через горы в Санта-Анну. Все было так молодо тогда, так невинно. В Сан-Ремо, днем, в комнатке с зелеными ставнями, за которыми шорох горлиц в саду, блеск моря. Они занимались любовью, это было долго и сладостно, ослепительно, как солнечный ожог. И не было нужды в словах, разве только Джеффри иногда будил ее ночью, чтобы сказать ей что-нибудь по-английски. Шептал: «I am so fond of you, Marilu»[28]. Это стало их песней. Он хотел, чтобы она говорила с ним по-итальянски, чтобы пела, но она не знала ничего, кроме детских песенок матушки Аурелии:
Ninna nanna ninna-o!
Questo bimbo a chi lo do?
Lo daro alla Befana
Che lo tiene una settimana.
Lo daro all'uomo Nero
Che lo tiene un mese intero!