— Изумительно! — повторил гость, отпивая из рейнской чаши глоток крепкого портвейна. — Вас можно поздравить, господин Хальс, ваша жена великолепная хозяйка. Но знаете, сударыня, что меня смущает? — продолжал Декарт, оборачиваясь к Лисбет. — Во многих домах, где я бывал, хозяева так дорожат чистотой своей кухни, что не осмеливаются использовать ее для приготовления пищи. Они скорее предпочтут умереть с голоду посреди своих сверкающих котлов, чем приготовят блюдо, которое нарушит эту чистоту. Мне с гордостью демонстрировали чистоту кухни, столь же холодной за два часа до обеда, как и два часа спустя!
Лисбет только пожала плечами и улыбнулась. Что же тут удивительного? Главная гордость любой хозяйки — безукоризненная чистота ее дома. Многие семьи готовят себе еду в каком-нибудь темном закутке, чтобы не нарушить идеальный кухонный порядок. Неужели у французских хозяек заведено иначе? Наверное, да. Блюда, которые приготовила Лисбет, требовали большого умения, больших расходов и оставили после приготовления большой беспорядок. Лисбет хотела спросить, неужели французские женщины каждый день учиняют на своих кухнях такой погром, но не осмелилась.
Франс уловил затянувшуюся паузу и быстро вступил в разговор:
— Это еще что, господин Декарт! В доме есть две комнаты, куда я не входил ни разу! Моя жена открывает их два раза в год, чтобы убраться, а потом снова запирает на ключ.
— Это гостевые спальни, — объяснила Лисбет. — Разумеется, они всегда должны быть чисто убраны и готовы к приему гостей.
— Изумительно! — повторил Декарт в третий раз и бросил на стол скомканную салфетку. — Чем больше я узнаю ваши обычаи, тем лучше понимаю, почему среди голландцев так много долгожителей. Наверное, они боятся оставить без присмотра свои аккуратные дома.
Лисбет неуверенно улыбнулась. Гость пошутил и, сам того не зная, попал в точку. Отец Лисбет умер, дожив до девяноста лет, и перед смертью сто раз повторил жене, как она должна распорядиться оставшимся после него добром. А таких людей, как покойный Якоб Рейнирс, в Голландии очень много.
Франс спросил, не глядя на гостя:
— Как вы полагаете, господин Декарт, долгая старость — это награда или расплата за прожитую жизнь?
Гость стал серьезен.
— Не простой вопрос, господин Хальс, весьма не простой. Человеческий век длится примерно семьдесят лет или чуть больше того. Заметьте, друг мой, что примерно столько же длится любая историческая эпоха. — Декарт взял вилку и прочертил в воздухе треугольник. — Начало, подъем, спад… Счастливы люди, родившиеся одновременно с новой эпохой, пережившие ее подъем и умершие вместе со своим веком. А вот люди, пережившие свое время или родившиеся на стыке эпох, редко бывают счастливыми. Они чувствуют себя незваными гостями на пышном пиру… — Декарт беззвучно положил вилку на тарелку. — Нет, друг мой, не хотел бы я пережить свое время. Боюсь, что в новом веке мне будет весьма неуютно.