Последнее Рождество в Копенгагене… как помнится мне это Рождество! Я слонялся по улицам, сунув руки без перчаток в дырявые карманы, волоча по снегу ноги в изношенных ботинках, глядя на сияющие огни на елке посреди Ратушной площади. Я ненавидел эту елку. Она представляла собой символ самодовольства и благополучия. Их благополучия, не нашего. Я подошел к ней, помочился на нее, облив как можно выше, и ушел, оставив парящее желтое пятно на хрустящем снегу.
Я одиноко шел по Вестерброгаде[7]. За каждым окном была елочка, или огоньки, или красивые бумажные игрушки. Счастливого Рождества! Всем счастливого Рождества! Расхожая фраза. Ничего не означающая. Попробуй постучать в какую-то дверь, попросить кусочек рождественского гуся — мигом окажешься брошенным в канаву. Но при всем при том это было время благодушия, богатые были довольны собой и пребывали в полном ладу с миром.
На другой день под вечер я встретил знакомого парня по имени Пауль. Большинство людей спешило в кино: в этот день меняли программы, демонстрировали новые фильмы. Помню, тогда было много фильмов о войне, и еще один — о смерти Аль Капоне[8]. Все картины кровожадные, подходящие для этого времени. Мы с Паулем сидели в кафе, деля на двоих чашку кофе и круассан. Неподалеку находился полицейский участок, поэтому оба мы были не совсем спокойны.
— Хочешь получить работу? — спросил Пауль. Небрежно, словно подобные предложения поступали ему каждый день.
Я молча посмотрел на него, скептически приподняв бровь.
— Настоящую работу, с настоящей зарплатой по пятницам, — сказал он еще небрежнее.
— Иди ты!
— Серьезно.
Наступила пауза. Я вызывающе смотрел на него, не веря ни единому слову, поощряя своего приятеля продолжить и выдать себя. Через несколько секунд он пожал плечами.
— Я думал, тебя это заинтересует… Мне дали один адрес в Германии. Там не хватает рабочих рук, можешь себе представить такое… Готовы обучать тебя профессии и при этом платить деньги. Это какой-то завод. Мне сказали, что к концу года можно скопить приличную сумму.
Я застыл в ошеломленном молчании. Работа… зарплата… еда, одежда, настоящая постель… Даже теперь я едва смел верить, что это правда. Не успел я задать уточняющих вопросов, как владелец кафе подошел к нашему столику и гневно указал на дверь: существовал предел времени на сидение и разговоры для тех, кто взял одну чашку кофе и один круассан.
Пятнадцать дней спустя мы с Паулем приехали в Берлин зайцами в товарном вагоне. Пауль вскоре погиб во время аварии на заводе, а я после этого вступил в армию.