— Взрывчатка — не мое дело, — сказал Порта. — Если они хотят взорвать этот чертов город, пусть взрывают без нас. Мины вызывают у меня нервную дрожь.
— Париж не взорвут, — сказал Малыш. — Париж не станут взрывать.
— Почему? — вызывающе спросил Петер.
Он сидел, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди, кожаное пальто было распахнуто. Прежде, чем Малыш сумел привести какой-то убедительный довод в защиту сохранения Парижа, Порта подался вперед и выхватил один из двух пистолетов Петера, торчащих из плечевых кобур.
— Не станут, и все, — неуверенно повторил Малыш.
— Много ты знаешь! Вот когда я был в Катие[119]…
— Кончай трепаться о Катие! — неожиданно крикнул Генрих. — Терпеть этого не могу, надоел хуже горькой редьки!
— Но они об этом не слышали….
— Зато я слышал!
— А что случилось в Катие? — с раздражающей бестолковостью спросил Малыш.
К счастью, прежде чем Петер успел начать долгий и, очевидно, весьма занудный рассказ, Порта привлек его внимание, помахав у него под носом вытащенным пистолетом.
— Эй, товарищ! Хочешь махнуть его на «глизенти»[120]?
— Может быть, — осмотрительно ответил Петер. — Покажи.
Порта достал «глизенти», Петер осмотрел его, подумал и, наконец, согласился. Состоялся торжественный обмен. Мне стало любопытно, понимает ли Петер, что, хотя и стал обладателем одного из лучших пистолетов в мире, найти патроны к нему будет очень трудно. Я готов был сказать ему об этом, но вовремя понял, что Порта вряд ли поблагодарит меня за такое вмешательство.
— Я до сих пор ничего не слышал о Катие, — пожаловался Малыш.
— В другой раз, — сказал Генрих. — Сейчас нам нужно идти.
— Нет, — возразил Петер, — не нужно.
Но мы были вновь спасены от занудного рассказа, — на сей раз появлением Юлиуса Хайде. Он ворвался с обычным служебным рвением, мундир его был безупречен до самой мельчайшей детали, лицо тщательно выбрито и преднамеренно настороженно.
— Что это за щеголь? — спросил Петер, сопровождая Хайде презрительным взглядом.
— Наш живой устав, — объяснил Барселона, словно Юлиуса здесь и не было. — Хочет быть причисленным к лику военных святых. Каждый волосок на его теле приучен стоять по стойке «смирно».
Хайде сверкнул глазами на Барселону, потом одарил Петера и Генриха уничтожающим взглядом. По кожаным пальто и угрожающему виду он, видимо, догадался, кто они, но остался равнодушен. Посмотрел на ходившую по кругу бутылку и, недовольно хмурясь, обратился к Барселоне.
— Прекрасно знаешь, что пить в карауле запрещено!
— Почему бы тебе не заткнуться? — дружелюбно предложил Порта.