.
Вскоре к канадцам присоединились шотландцы Гордона, но особого зуба на них мы не имели. Даже дошли до того, что спасли трех раненых шотландцев, запутавшихся в нашей колючей проволоке. Бедняги были перепуганы, сочли, что мы их тут же расстреляем. Бог весть, кто им это внушил. Надо полагать, сработала пропаганда. Слухи распространяли злоязычные журналисты, которых, будь моя воля, надо было бы убивать на месте.
Весь день прошел под сильным огнем. Англичане устроили воздушный налет на Кан, небо было заполнено бомбардировщиками, шрапнелью и летящими снарядами.
— Очень надеюсь, что начальство не собирается послать нас туда, — сказал Порта, указав подбородком в сторону Кана. — Помните, как было в Киеве, когда русские постоянно находились в двух шагах от нас? Сущий ад! Терпеть не могу городов.
— А как же Рим? — вызывающе спросил Малыш. — В Риме ты замечательно провел время, если мне память не изменяет. Удивительно, как тебя не сделали кардиналом.
— Рим — другое дело, — сказал Порта.
Перед нами по земле прошлась пулеметная очередь. Пуля сбила с Барселоны каску на дно траншеи; наклонясь за ней, он яростно заорал:
— Шотландские ублюдки! Идите сюда, задам вам перцу!
Яростная атака внезапно прекратилась. Мы расстелили плащи на дне грязной траншеи и начали играть в карты. Маленькие, блестящие глаза Порты под кустистыми бровями бегали из стороны в сторону в попытке разглядеть карты других. Вечно недоверчивый Хайде держал свои у груди и неловко на них косился. Предосторожность разумная: Порта постоянно плутовал, и глаза его видели насквозь. По выражению лица Грегора я понял, что на уме у него какая-то хитрость. Повернулся к Малышу, но он сидел далеко, привалясь к стене траншеи, водрузив грязные ноги на чью-то противогазную коробку, и ковырялся языком в зубах. Господи, как несло от его ног! Должно быть, воды они не видели несколько недель, и один Бог знает, когда в последний раз их касалось мыло.
Барселона быстро взглянул на свои карты.
— Hombre![28] Я выхожу из игры! — объявил он с отвращением и бросил их. Теперь Барселона употреблял испанские слова чаще, чем когда-либо. Он постоянно вспоминал годы, проведенные в Испании на гражданской войне. Даже носил в кармане высушенный апельсин на память о том времени.
— Из Валенсии, — любовно говорил он нам.
Легионер взял свои и равнодушно взглянул на них.
По его лицу всегда было невозможно ничего прочесть. Проведенные во французском Иностранном легионе годы наложили на него свою печать: его серые глаза постоянно были спокойными, холодными, губы — неизменно сурово сжатыми. Я не мог припомнить, видел ли когда-нибудь, чтобы он смеялся. Видимо, нет, потому что наверняка запомнил бы это событие.