Я случайно взглянул на товарища слева от себя. Он хотел улыбнуться мне, но у него получился оскал, и меня поразила мысль, что это уже не человек, а дикий зверь. Мы все были дикими зверями, все, сражавшиеся на этой гнусной войне. Рыдание ярости и страха поднялось и сдавило мне горло, все мое тело затряслось, зубы застучали. Пришлось с силой сжать ими приклад винтовки. Я кричал, вопил. Звал мать, как всегда зовут мужчины, когда их покидает мужество. На передовой это общее несчастье. Со всеми нами оно случалось рано или поздно. И тут все сознание занимала одна-единственная мысль: убирайся отсюда к черту! Вставай и беги! Черт с ними — с их трибуналом, с их тюрьмами, с их Торгау, черт со всей их паршивой сворой…
Меня потряс сильный удар коленом в поясницу. Громадная лапища схватила меня за волосы. Другая нахлобучила на голову каску. Я поднял глаза и увидел Малыша.
— Сделай глубокий вдох и возьми себя в руки, — дал он вполне разумный для такого балбеса совет. — Это пройдет, дружище, пройдет… Не паникуй, пока голова на плечах.
Он ободряюще улыбнулся, но действия это не возымело: у меня исчезло мужество, а с ним и самоконтроль. В прошлом я видел не раз, как это случалось с другими; и еще не раз увижу в будущем. Может, такое случится с Портой; может, с самим Малышом. Старик как-то был близок к этому, Легионер прошел через это несколько раз, — а воевал он вот уже четырнадцать лет. Но теперь наступил мой черед страдать, и я, дрожащий, стоял в медвежьих объятиях Малыша. Он утер пот с моего лица грязной тряпкой, толкнул обратно в развалины бункера и сунул мне в рот сигарету. Краем глаза я увидел спокойно идущего к нам Старика.
— Что случилось? Неважно себя чувствуешь? Сделай глубокий вдох и постарайся расслабиться. Полежи в укрытии, пока не пройдет. Не паникуй, затишье продлится еще какое-то время.
Он спокойно достал рулон пластыря, отрезал кусок и заклеил мне на лбу длинную царапину. Я не помнил, как и когда получил ее. Рыдания мои продолжались, но сигарета оказала успокаивающее воздействие. И главное, я был уже не одинок. Я находился в обществе друзей; друзей, которые любили меня, которые понимали. Я наверняка знал, что ради меня они рискнут жизнью и разделят со мной последнюю корку хлеба. Пожалуй, эта крепкая, бескорыстная дружба людей, которые вынуждены вместе жить и сражаться день за днем, неделя за неделей в течение неопределенного времени — единственная радость войны.
Постепенно я успокоился. Кризис прошел, и я знал, что, по крайней мере, сейчас я могу держаться. Почти наверняка будут еще атаки. И начнутся они внезапно, без предупреждения. Но размышлять о них не имело смысла, потому что это — путь к безумию.