— Ира, ну такой обычай, — слабо возразил Собакин. — Федор отвечает за огромный бизнес, он не может делать то, что ему хочется…
Его робкие попытки выгородить Хасанова окончательно вывели ее из себя. Она всем корпусом развернулась к нему и посмотрела в упор своими ставшими вдруг по-кошачьи опасными глазами.
— А твоя жена тоже отвечает за огромный бизнес? — вдруг спросила она каким-то особенным, оскорбительным тоном.
Собакин растерялся.
— В каком смысле? — пробормотал он. — Ты что имеешь в виду?
— Как она тебе объяснила, что не будет сегодня ночевать? — презрительно и вкрадчиво продолжала она. — Что должна заехать к маме? Или что я попросила ее остаться у меня, чтобы мне не было одиноко?
Собакин молчал и беспомощно хлопал ресницами. Его нос подергивался.
— Ира! — отчаянно выкрикнула Собакина. Но жену Хасанова уже было не остановить.
— Только не уверяй меня, что ты не знал о том, что они спят вместе! С Федором. Моим мужем. — Она говорила почти спокойно, отчего вся сцена становилась еще более унизительной. — Что когда ты увидел на ней такие же часы, как у меня, ты решил, что она приобрела их на вшивом рынке. Что ты, каждый раз считая, сколько выдаешь ей на карманные расходы, никогда не догадывался, на чьи деньги она покупает тряпки.
— Я… Я не спрашивал, — выдавил из себя бледный Собакин.
— Она врет! — взвизгнула его жена, вскакивая. — Не слушай ее!
Хасанов уже тоже был на ногах.
— Заткнись, сука! — рявкнул он на жену, с размаху швыряя в ее лицо мандаринную кожуру.
Она зажмурилась, но не отпрянула. Стряхнув с платья рассыпавшуюся кожуру, она оглядела их всех троих долгим, тяжелым взглядом: разъяренного мужа, перепуганного Собакина и его жену, уже готовую биться в истерике.
— Как вы мне надоели! — с усталым отвращением произнесла она, откидываясь в кресле и наливая себе вина. — С вашим враньем, притворством и продажностью. Ведь ты спишь с моим мужем не потому, что его любишь, а потому, что у него больше денег, чем у Ильи. Который лебезит перед ним совсем не потому, что уважает. А для тебя, Федор, что-нибудь существует в этой жизни, кроме твоих поганых денег?
Вместо ответа он издал какой-то хриплый горловой звук, грубо сгреб ее за волосы и заставил подняться с кресла. Потом приблизил ее лицо, искаженное гримасой боли, к своему, искаженному бешенством.
— Клянусь, гадина, я разведусь с тобой! — прошипел он.
— Полегче, Федя, — вежливо попросил я. — Можно же отложить драку на пару минут, когда я уйду.
Он только нетерпеливо хрюкнул.
— Ты поняла, дура? — продолжал он сквозь стиснутые зубы, встряхивая ее голову сильнее. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не закричать.