— Ты хочешь сказать, что никто не будет отвечать за эту гадость?! — кричал Храповицкий, яростно сверкая в мою сторону своими черными глазами. — Что можно вот так, запросто, вылить на меня ведро помоев и остаться безнаказанным?!
Орал он на меня уже минут семь. И судя по тому, что обвинения в мой адрес неприметно перетекли в живописание всех перенесенных им от меня страданий, конца пока еще не предвиделось. Когда он злился, его жесткое лицо с крупным ястребиным носом казалось хищным.
То, что Храповицкий являлся мучеником, делалось ясно после первого же взгляда на него: коричневый кожаный костюм от Гуччи, огненно-красная шелковая рубашка, золотые часы за сто двадцать тысяч долларов и кольцо с бриллиантом в шесть карат. Кстати, если вы не знали, то все настоящие мученики выглядят именно так.
Виктор, развалившись, сидел поодаль и наслаждался зрелищем моего незаслуженного унижения. Его изрытое оспинами лицо сияло и лоснилось от удовольствия. Он напомнил бы мне кота, если бы я хуже относился к кошкам. Злосчастную листовку, ставшую причиной скандала, притащил, разумеется, он.
Стояла солнечная середина апреля, любимое время провинциалов, когда уличная грязь уже подсохла, но город еще не накрыло летней жарой и пылью. Еще четверть часа назад ничто не предвещало взрыва. Мы мирно сидели втроем — Храповицкий, Вася и я. В кабинете Храповицкого, где стеклянно-стальной авангард праздновал свою победу над человеческим разумом.
Вася делился своими впечатлениями от пребывания в Париже, откуда он только что вернулся, привезя ворох светлых костюмов из новых летних коллекций. Он как раз дошел до того волнующего момента, когда он, Вася, в два часа ночи, будучи совершенно пьяным, оставил жену в номере «Ритца» и, под предлогом отправки нам с Храповицким срочного факса, поперся в розовом халате и таких же шлепанцах на Вандомскую площадь. Узнать у таксистов, кому тут, в Париже, надо дать денег, чтобы снять телок из «Мулен Руж».
Кому в Париже нужно дать денег за телок из «Мулен Руж», мы так и не узнали. Потому что в эту минуту появился Виктор. Расхлябанно-скучающий, в обвислом джемпере, как вечный укор пламенно-праздничному Храповицкому и франтоватому Васе. Зато с листовкой. Торжествуя, он положил ее на стол Храповицкому. Тот пробежал глазами заголовок. И понеслось!
Я внимал убийственной характеристике моих нравственных качеств, содрогался и размышлял сразу в двух направлениях. Рискнут ли принять человека с таким набором пороков, например, в тюрьму? И что удобнее: тюремные нары или храповицкие пластиковые красные кресла?
