Ефим Гозданкер вошел в банкетку торопливо, с виноватой улыбкой на толстых мокрых губах.
— Ребята дорогие, не казните! — покаянно заговорил он, с трудом втискивая свою оплывшую фигуру между столом и диваном. — Выбрался с работы заранее и уже подъезжал к вам, как позвонил губернатор, просил срочно заглянуть. Ну, нельзя же ему отказать! Не поймет! Продержал целый час. Я даже предупредить вас не мог.
Желваки на скулах Храповицкого играли, но он промолчал и холодно пожал Гозданкеру руку. Я проделал то же самое.
Я не сомневался, что, пользуясь свободным доступом к губернаторскому телу, Ефим намеренно заскочил к нему, чтобы иметь благовидный предлог для опоздания. Это означало, что он уверен в себе, и вести с ним разговор с позиции силы я считал бесполезным.
Вошла коренастая, приземистая официантка. Здесь они носили короткие красные платья с передниками и черные колготки. Ефим скользнул взглядом по ее крепким икрам и заказал салат и курицу. Храповицкий попросил рыбу, а я, как подлинно свободный человек, ограничился мороженым, хотя в России в деловых кругах заказывать десерты считается неприличным. Зато все обеденные переговоры начинаются с двойного эспрессо. С него мы и начали.
Пока наши блюда готовились, мы не говорили о делах, ограничиваясь дежурными фразами. Белые пластиковые панели делали банкетку похожей на узкую больничную палату. Из-за отсутствия окон казалось, что здесь не хватает воздуха, хотя кондиционер исправно работал на холод.
В углу зачем-то стоял телевизор, правда, звук был предусмотрительно выключен. Шел какой-то дурацкий фильм, и Ефим время от времени подслеповато щурился на экран и шевелил губами. Похоже, это только добавляло раздражения Храповицкому. Атмосфера была довольно напряженной. Я исподтишка разглядывал обоих.
Храповицкий, как обычно, был одет с избыточной яркостью и блистал золотом. На Ефиме топорщился какой-то тусклый пиджак и пузырились мятые брюки. Храповицкий приехал с семью охранниками. С Ефимом, как всегда, был только его водитель. Храповицкий выглядел поджарым, хищным и собранным. Обрюзгший Ефим казался рыхлым, добродушным и неуклюжим.
Но, будучи столь непохожими внешне, они боролись за одно и то же. Во всей нашей огромной области им было не ужиться вместе. И они готовы были схватиться не на шутку.
Наконец, официанты ушли, оставив нас наедине. Гозданкер набросился на салат. Храповицкий взял со стола нож и принялся крутить его в руках.
— Ефим, — заговорил Храповицкий, стараясь сдерживаться, хотя звеневший голос выдавал его внутреннее напряжение. — Мы с тобой знаем друг друга не первый год. Мы работаем в одной команде, на одного человека. На губернатора. Я понимаю, что ты не хотел бы подпускать к нему никого и управлять губернией сам. Но, согласись, вряд ли это вообще возможно. К тому же он взрослый мальчик, вполне способный к самостоятельным решениям. Тем не менее, последнее время ты занимаешься только тем, что мне пакостишь. Ты дразнишь меня? Хочешь войны? Что ж, пожалуйста, я не возражаю! Ты знаешь мой характер и мою всегдашнюю готовность идти до конца. Однако, прежде чем начинать процессы, которые быстро примут необратимый характер, мне хотелось бы понять, ты и в самом деле уверен, что у нас нет никакой возможности договориться? Что нам пора начинать истреблять друг друга?