Именно из-за этого он и бросил их на побережье. И после возвращения он работал по четырнадцать — шестнадцать часов в день, стараясь отогнать мысли о Келли. Без сомнения, он не вынесет этого. Видит Бог, любовь между ними так же неизбежна, как вечерний закат или утренний восход. И она понятия не имеет, на что идет.
Келли направилась к двери.
— Куда ты?
— За остальными вещами. А что мне еще остается делать? Наши взаимоотношения под угрозой, и невозможно этого не видеть, — Она склонила голову набок, на минуту задумавшись, и потом продолжила: — А ты совсем не изменился. Помнишь, когда ты злился в юридической школе, каждый раз после нашей ссоры с головой зарывался в книги, и у тебя повышались отметки. Знаешь почему?
— Нет, но ты мне хочешь об этом рассказать, ведь так?
— Ты сам понимаешь. Ты не мог общаться. Ты чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды, и не мог этого вынести.
— Ты сама не понимаешь, что болтаешь. — Болезненные воспоминания с новой силой обрушились на него. — Думаешь, ты вела себя лучше?
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.
— Ты начала встречаться с тем тощим прыщавым юнцом из твоего класса!
— Он был прекрасным, великодушным человеком. — Ее глаза сузились. — А кроме того, ты начал встречаться с моей сестрой.
Теперь она поворачивала нож в его ране. Это была запретная тема.
— Что, нечем крыть? Ты не прав, Ник.
Он ничего не ответил. Ее лицо смягчилось, плечи опустились. Она приложила палец к губам, будто хотела взять свои слова обратно.
— Я знаю, ты любил Мери-Элизабет, и ты скучаешь по ней. Но ты должен дать ей уйти.
Он не хотел думать о своей прежней жизни, и тем более ему не хотелось обсуждать ее с Келли. Его ответом было молчание. В свои тридцать восемь лет он привык держать чувства при себе.
— Мне кажется, я уже получила ответ. — Она шагнула к нему.
— Куда ты идешь?
— Я же тебе сказала — за остальными вещами.
— А я сказал тебе — нет.
— Зачем ты на мне женился, Ник? — Ее голос вдруг сделался тихим, мягким, умоляющим.
— Ты знаешь зачем.
— Нет, не знаю. Я могла бы заботиться о мальчиках и без этого.
— А что сказали бы соседи? Ты же монахиня.
— Была. Я была монахиней. А до того я была женщиной... И я по-прежнему женщина. У меня есть чувства. И я сделана из мяса и костей. Вот, попробуй. — Она прижала руку к его груди, прямо над сердцем.
Что-то оборвалось внутри него, будто лопнула сильно натянутая пружина. Он хотел ее — сильно — в то давнее время, но это было ничто по сравнению с тем, как он хотел ее теперь.
Она по-прежнему таила в себе угрозу. И он вынужден овладеть ею, чтобы потом снова поставить на то место, которое ей определил. Он способен на это. Один уголок его души был закрыт, он не пускал туда никого, и уж тем более женщин.