Долгое время Знаев всерьез думал о себе, как о сублиманте. Ежедневное созидание, воплощение в жизнь планов, определение цели, движение к ней и достижение ее — вот что его возбуждало, заставляло кипеть кровь; тогда как женщины — даже самые лучшие из них — мешали, раздражали, отвлекали и оставались существами с другой планеты.
Ближе к двадцати пяти годам он обнаружил, что ему грозит сделаться женоненавистником, и забеспокоился. Он не хотел быть женоненавистником.
Меж тем Москва безудержно богатела, граждане хотели красиво жить, танцевать, посещать показы мод и художественные галереи. В город, пятнадцать лет назад считавшийся высокоморальной столицей коммунистического движения, проникла гей-культура. Однажды Знаев, уже ставший к тому времени банкиром, банально испугался, что в нем заподозрят гомосексуалиста. А что еще может подумать обыватель (в среде, где вращаются банкиры, тоже есть обыватели) о мрачном молодом мужчине, который сторонится противоположного пола?
Он решился и женился.
Бывшая супруга, сейчас открывшая ему дверь, мало походила на вежливую тихую девочку, восемь лет назад после непродолжительных колебаний пошедшую с ним под венец. Годы абсолютного комфорта превратили ее в шикарную, холеную, плавную в движениях самку, мучимую крайней формой снобизма — такой, когда меняется не только социальная или частная жизнь человека, но даже и его физиология. Когда-то очень здоровое существо, посвятившее детство балету, а юность — художественной гимнастике, теперь при малейшей перемене погоды страдало мигренями, к наступлению полнолуния готовилось заблаговременно, а по возвращении с Майорки или Сицилии тратило на акклиматизацию не менее месяца.
Винить было некого.
Камилла изучила гостя с ног до головы особенным взглядом. Поискала приметы мужской запущенности: плохо выбритую щеку, оторванную пуговицу, несвежий манжет рубахи. Свидетельства того, что бывший супруг лишен ухода. Видимо, нашла. Некрасиво ухмыльнулась:
— В чем дело?
Банкир сделал жест миролюбия.
— Заехал узнать, как дела.
Из дальней комнаты, громко топая, вихрем выскочил семилетний Виталик. С разбега прыгнул в отцовские колени.
— Ура! Папа!
— Привет, пацан, — сказал Знаев. — Ты в порядке?
— Конечно.
— Маму не обижаешь?
— Обижает, — грубо сказала Камилла. — Еще как.
— Это плохо. Нельзя обижать маму.
— Он такой же, как и ты, — с вызовом заявила бывшая жена. — Не обращает на мать никакого внимания. Я начинаю с ним беседовать, а он разворачивается и уходит заниматься своими делами. Как будто я — пустое место…
Значит, он так тебя воспринимает, хотел ответить бывший муж, но промолчал; последние два года в этом доме говорила в основном хозяйка — много, громко и не стесняясь в выражениях, хозяин же помалкивал, возражать было бессмысленно, всякое выяснение отношений превращалось в диалог слепого с глухим.