Совсем она расслабилась, узнав, что я сирота. Вот уж воистину, если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то к сердцу женщины – через жалость. Во всяком случае – к сердцу русской женщины.
– Вот и я тоже… сирота, – со вздохом заметила она.
– Вроде и мать, и отец имеются, – осторожно возразил я. – Опять же у тебя одних только дядьев и братьев не сосчитать…
– А хоть один из них мне ныне подсобил? – невесело усмехнулась она и тоскливо повторила: – Хоть один…
Я попытался восстановить справедливость, напомнив кучу пословиц и насчет плети, которой обуха не перешибить, и многие иные из той же серии. Но она и без того все прекрасно понимала, а имела в виду совсем другое:
– Сама ведаю – с государем не поспоришь. Токмо могли бы хошь заглянуть на чуток, подбодрить, слезу утереть. Нешто бабе много надобно – отреветься на плече крепком, словцо ласковое на ушко шепнул, ну хошь по голове бы кто дланью погладил, все не так тяжко. Ан поди ж ты – ни один не заглянул. Небось батюшка, Ляксей Григорьич, когда через мою кику боярскую шапку получил, иные песенки пел. Да и братец мой Гришка тоже хорош. Нешто выдал бы за него князь Борис Тулупов сестру свою, хучь Гришка и кравчий? Он же не за Колтовского Настасью отдавал, а за шурина царева. Вот как славно, – всплеснула она руками, – всем Аннушка угодила, всем порадела, а ныне у каждого свое счастьице, одной ей ничегошеньки не досталось. И ни одна жива душа от своего каравая ломоть не отломила. А мне ведь ныне и крошки было б довольно, да токмо нет ее.
Я молча залез в дорожный сундучок, стоящий в ногах, извлек оттуда каравай хлеба и разломил пополам, протянув ей обе половинки:
– Выбирай, что побольше.
Она растерянно взяла, недоумевающе посмотрела на него и возмутилась:
– Да нешто я о том?! Я ж… – Но осеклась, поняв мою незамысловатую шутку, и весело рассмеялась.
Первый раз за поездку я услышал ее смех. Он звучал как серебристый колокольчик, тихо и мелодично. Даже старуха-нянька, мирно похрапывавшая рядом с царицей, не только не проснулась, но и не перестала похрапывать.
А колокольчик в этот день звонил еще и еще, с каждым разом становясь все звучнее и заливистее. И с каждым разом взгляд Анны, устремленный на меня, становился все более пытливым и задумчивым, словно она решала для себя некую задачу, но так и не могла прийти к какому-то решению.
А время от времени она даже удостаивала меня комплиментов. Тогда-то я думал – из чувства простой благодарности за часы развлечения.
– Не личит тебе эта ряса, княж Константин, – заметила она с лукавинкой. – Ты для нее не гож – уж больно пригож. – И сама засмеялась собственному каламбуру.