— Ну сними.
— А ты что, на заборе повис?
Опять все рассмеялись.
— Из аппарата сними, — не отставал Костик.
Виталька отмахнулся:
— Да ну тебя! На что ты мне нужен? Я вон лучше Русалку сфотографирую.
Я обернулся и увидел Таню. Она шла от ворот к дому.
— Русалка! — крикнули ей.
— Русалка, стой! Мы тебя сфотографируем.
Таня молча поравнялась с нами, взглянула на меня — мне показалось в ее взгляде какое-то ожидание, будто я должен был что-то сделать, — но я отвел глаза, я не знал, что мне делать, и Таня прошла мимо.
— Русалка! Русалка без хвоста! — завопил Костик.
Таня, конечно, не оглянулась.
Вечером ровно в десять я стоял под деревом и смотрел на бледно-зеленое окно. Я ждал, что она вот-вот появится в своем кусочке морского дна. «Русалка, — шептал я. — Русалочка».
Я ждал, ждал и ждал… Таня не появилась.
Три или четыре дня я не видел Таню. Но все это время я думал о ней и считал, что стоит лини» нам встретиться, и все будет хорошо, снова Таня будет приветливой и будет улыбаться: иногда широко и открыто, а чаще чуть заметно, уголками губ.
И вот встреча произошла. Утром я прибежал в булочную, чтобы купить батон белого, и увидел Таню. Она отходила от кассы с чеками.
— Здравствуй, — сказал я и нелепо спросил: — Ты за хлебом?
— Здравствуй. Я пришла сюда за керосином. — Зеленые глаза ее так и вспыхнули.
Я пропустил это мимо ушей и сказал:
— Подожди, я быстренько… Мне лишь батон, — и подскочил к кассе, где было всего-то три человека.
— Нет, я очень тороплюсь, — сказала она и протянула чеки продавщице.
Когда я отошел от кассы, Тани в булочной уже не было.
От огорчения я сунул мимо сумки свой батон — он глухо шмякнулся на пол, и от этого настроение мое вконец испортилось.
Весь день меня одолевали тяжелые мысли. Получается, что с Таней мы рассорились…
Что же сделать, чтобы она вновь обратила на меня внимание?
И я придумал. Я подобрал кусок антрацита и, выждав момент, когда во дворе никого не было, принялся чертить на стене возле Таниного подъезда:
Рука у меня дрогнула. Я стал раздумывать: писать дальше или не писать? Для чего все это вообще? Я-то рассуждал так: Таня увидит надпись, расстроится, а как встретит меня, я ей тоже скажу: нот, мол, какие дураки… Давай не будем обращать на них внимание. И снова все будет хорошо: Иван Денисович предложит попить чаю, с Таней мы сходим в кино или на футбол… А если все будет наоборот? Если она рассердится?… Значит, не писать? Есть над чем задуматься.
Это меня и погубило.
— Пиши, пиши, — услышал я за своей спиной, — чего сдрейфил?
Я подскочил как ошпаренный. Обернулся. Передо мною стоял Чикиряй. Он улыбался. В одной руке он держал сигаретку, другая была засунута в карман.