Зеленое окно (Тихомиров) - страница 65
Никто со мной раньше так не разговаривал. Я даже представить себе не мог, что можно сказать это постороннему человеку.
Мне почему-то захотелось, чтобы у нее было псе хорошо.
— А может, любит… — проговорил я.
— Не любит. — Девушка опять смотрела куда-то вниз. — Он мне сам сказал.
И снова мне показалось, что я давно ее знаю, и не просто знаю, а что мы друзья, настоящие друзья, большие.
— Меня тоже не любит, — бухнул я неожиданно.
Вот ведь как бывает. То я удивлялся, что она так со мной откровенна, и вдруг то же самое сказал постороннему человеку… Но, может, постороннему-то и легче. Я бы ни за что не открылся маме, или отцу, или моим знакомым.
Девушка молча взглянула на меня и не ответила, словно еще ждала чего-то.
— Она мне не говорила, — добавил я, — только я сам знаю.
Больше ничего не хотелось рассказывать о Тане. Но девушка и не спрашивала. А мне сделалось легче, и я даже попробовал пошутить.
— Да, знаю, — повторил я, — только реветь в три ручья из-за этого не буду.
— Тебе сколько лет? — спросила она.
— Четырнадцать, — решил я прибавить полгода.
— А мне двадцать один. Через семь лет ты бы не так сказал.
— Ну да! Не так… То же самое и сказал бы, — заупрямился я.
Девушка опять слабо улыбнулась.
— Много ты понимаешь, — произнесла она.
— Не меньше вашего! — разозлился я.
Только что говорил с ней на равных, поделился как с человеком, а она… Словно вдруг увидела во мне малолетку.
Я уже думал подняться и уйти, но, взглянув на нее случайно, увидел, что она переменилась. Улыбалась она теперь не слабо, а вовсю, и глаза смотрели весело, тоже смеялись.
— Тебя как зовут? — спросила она.
— Вам-то что?…
Она опять не обиделась. Сказала:
— Говори мне «ты». Не люблю неравноправия. — И снова спросила: — Так как же тебя зовут?
— Эдик… А вас?
— А «тебя», — поправила она.
— А тебя? — Я вдруг почувствовал, что от моей злости ничего не осталось.
— Нина. — Она протянула мне руку.
— Очень приятно, — сказал я и смутился. Где-то я видел, может, даже в фильме, как эти слова говорили девушке при знакомстве. Наверное, в них не было ничего особенного, но я произносил их первый раз, и мне было как-то неловко. Может, опять я в чем-то веду себя не так? Не подумает ли она снова, что я еще мал, чтобы со мной можно было разговаривать, как со взрослым?
И тут Нина спросила меня ни с того ни с сего:
— Эдик, а ты не москвич?
«Так и есть, — испугался я, и щеки мои запылали. — Веду себя как малолетний шкет! А что я не москвич, должно быть, у меня на лбу написано».
Нина, конечно, заметила, как я залился краской, и поспешила пояснить: