— Да как ты смеешь, безродная дрянь, потаскуха! — мужчина подскочил, хотел ударить меня по лицу, но Тиадей перехватил его руку.
— Она моя, не забывай этого, — прошипел он, только тон его голоса сулил угрозу не только мне, но и ему.
Увернуться я не успела, лишь жалобно взвизгнула, когда меня схватили за волосы и пригнули голову к столу, при этом я больно ударилась виском.
— Ты что себе позволяешь?!
Пощечина обожгла щеку.
Я ногтями вцепилась в его руку, пытаясь освободиться от хватки коннетабля.
— Что, так и не поняла, что натворила? — стало трудно дышать, когда он сжал мое горло. Я тут же присмирела, перестав вырываться. — То-то же! В моей власти убить тебя или оставить в живых, ты и твоя жизнь целиком и полностью зависите от меня.
Хозяин отпустил меня, и, судорожно глотая ртом воздух, я сползла на пол. Но наказание на этом не закончилось. По приказу виконта двое слуг выволокли меня во двор к столбу и затянули на руках специальные петли.
Пот струйками катился по моей спине: я слишком хорошо знала, что творится у этого столба. Степень наказания зависела от провинности: иногда пара ударов розгами, иногда часовое истязание плоти кнутом и плетью. На моей памяти на столбе никто не умер, но до полусмерти одного паренька запороли: он пытался бежать, украв деньги заснувшего прямо в конюшне конюха.
Мои конвоиры сочувствующе взглянули на меня.
— Ты погромче кричи, пожалобнее, слезно прощения у господина норна проси, тогда меньше достанется, — посоветовал один из них.
Потом появился хозяин в сопровождении гостя; последний остался наблюдать в стороне, а виконт направился ко мне; поигрывая хлыстом.
Если бы с меня сняли одежду, было бы больнее, но и этого хватило, чтобы усвоить урок: всегда держи свои мысли при себе. Повезло, что Тиадей бил не со всей силы и по разным местам, а то бы я не отделалась синяками и парой царапин на руках.
Когда плеть впервые обожгла кожу, я вскрикнула и прикусила губу. Потом я лишь судорожно вздрагивала всем телом. Слюна приобрела солоноватый привкус: губу я прокусила. Наверное, следовало разрыдаться, но глаза, как назло, были сухи.
Отсчитав семь ударов и решив, что с меня достаточно, хозяин велел отвязать меня и обернулся к гостю:
— Вы довольны?
— А не мало будет? Она же оскорбила меня!
— Оскорбила и сейчас попросит прощения. На коленях. И поцелует ноги. Ну, зеленоглазка, я жду, а то добавлю парочку ударов. Она еще молодая, прошлой зимой себе взял, поэтому не стоит наказывать слишком сурово.
Морщась от боли, раздиравшей мою спину и плечи, я под пристальным взглядом виконта подошла к обиженной благородной сволочи, опустилась перед ним на колени, тут же измазавшись в грязи и навозе, и, пробормотав: 'Мой норн, прошу простить неразумную тварь', поцеловала его сапоги. Не знаю, как гостя, а хозяина мои извинения устроили, и он разрешил мне идти.