Моя прошлая жизнь, она каждый день снилась мне во сне: и родной город, и родителей, даже своего несостоявшегося жениха. Раз за разом возвращался кошмар, в котором в наш подвал врывались солдаты, и с замирающим эхом криком матери в ушах я просыпалась в слезах. Где теперь моя мать, что с ней стало, осталась ли она жива, или араргцы убили ее? Иногда смотрела на лицо Тиадея — и видела руины пылающего города. Он ведь тоже Наездник, военный, он точно так же умеет убивать людей. В такие минуты я его ненавидела, хотела в кровь расцарапать лицо, но рассудок удерживал от безрассудства. Что я могу против него?
Пару раз попыталась завести разговор с Сарой о том, можно ли разыскать родных, существуют ли какие-то списки пленных, но она лишь сочувственно вздыхала.
— Кто ж теперь знает, что стало с твоими родителями, тем более, если мать определили в хыры. Хыры долго не живут, разве что им попадется очень хороший хозяин. Вот если бы ты искала торху, тогда был бы шанс. А так… — махнула рукой она.
Но я не отчаивалась, надеясь когда-нибудь вернуться на родину.
Мне хотелось сбежать, но бежать я не могла, вот и плакала по ночам в подушку. Сердце щемило от тоски; иногда казалось: вот закрою глаза, открою снова — и все обернется сном, я проснусь в своей кровати, услышу голос мамы, поем, оденусь, побегу в школу. Но это был не сон, а реальность.
Мои заплаканные глаза беспокоили Сару, она все давала мне успокоительное, но оно не помогало. Шмыгая носом, тоскуя по дому, я несколько раз испортила десерт и посадила пятно на какую-то книгу, после чего библиотекарь строго-настрого велел мне не появляться на пороге его владений с платком в руках. За книгу мне влетело: она оказалась редкой.
Особенно мерзко становилось, когда к нему приезжали гости, оценивающе смотрели на меня, интересовались происхождением, а потом небрежно бросали: 'У меня тоже торха из кевариек, хорошие они девочки'. И заводили разговор о своих рабынях, обсуждая их, словно лошадей. С таким безразличием упоминали о том, что велели прилюдно высечь хыру за выпитый без разрешения стакан молока, как сменяли одну девушку на другую, рассуждали на тему, стоит ли тратиться на врача, если они заболевали, придумывали изощренные наказания за малейшие провинности.
Один такой разговор вышел мне боком. Сосед виконта с особой циничностью, смакуя подробности, рассказывал о своих методах воспитания непокорных рабов. Потом вскользь посетовал, какой они хлипкий народ. Когда речь зашла о глумлении над пятнадцатилетней девочкой, оказавшейся недостаточно красивой для торхи, я не выдержала и с эмоциональным: 'Сволочь!' плеснуло в лицо норну вином.