В город я могла попасть двумя путями: пешком, либо попросить кого-нибудь подвезти меня. Но кто же согласиться взять на телегу девушку в сером? Серый — цвет рабов, а по покрою платья, оттенку и выделке материала определяется их статус. Да, на мне не холщовое рубище, да, платье приталено, длинное, чтобы, не приведи местные боги (я так пока и не разобралась, кому они здесь поклоняются), никто не увидел твоих ног, но покрой с проклятой шнуровкой и цвет за милю выдают во мне торху.
Решив положится на удачу и уломать-таки какого-нибудь сердобольного кучера, я огородами вернулась к постоялому двору.
Двое хыров сидели там же, у коновязи, третьего уже не было.
Порылась в сумке и протянула им взятую с собой краюшку хлеба.
Рабы посмотрели на меня, как на умалишенную.
— Возьмите, это вам, — настаивала я. — Вы же голодные.
— Девочка, твой ведь тебе по головке не погладит, когда узнает, — один из хыров вскользнул по мне тяжелым взглядом.
— А что такого я делаю?
— Ты кормишь чужих рабов. Кормишь хыров. Проходи мимо, не обращай внимания.
Но я была настроена решительно. Неужели закон запрещает кормить их? Что за вздор! Что плохого, если я не позволю им умереть от голода? Их хозяин не удосужился даже напоить их, лакают из лошадиной поилки!
Я присела на корточки, разломила краюху пополам и поднесла по куску к самым губам рабов:
— Я от чистого сердца, ешьте!
Наконец один робко, воровато оглядываясь, взял хлеб. Веревка натянулась до предела, когда он отправил его в рот. Заглотал, практически не разжевывая. Неужели их вообще не кормят??? Неудивительно, что хыры долго не живут.
Я смотрела, как жадно они едят, пересчитывала рубцы и ожоги на коже, и думала о том, какие же сволочи эти араргцы. Да, мой родной Кевар не был образцово-показательным княжеством, но у нас никто не морил людей голодом, не издевался над ними потехи ради, не получал удовольствия от узаконенного унижения представителей других народов.
Неужели никто из них, из всех этих многочисленных рабов, ни разу не попытался возмутиться? Ни за что не поверю, чтобы подобное обращение не привело к восстанию. Другое дело, может, его подавили так жестоко, что другие отныне боялись поднять голову?
Хотя, о чем это я? Сама хороша! Я позволяю Тиадею делать все, что угодно, лишь бы еще раз не изведать плётки. И, если на то пошло, не так много я и терплю. Некоторые жены живут так — и ничего. Он ведь не извращенец, не бьет, даже иногда внимание обращает. На праздник отпустил, денег дал… Откупился, чуть ослабил поводок.
— Кто ваш хозяин? — спросила я более разговорчивого хыра; его приятель предпочитал отмалчиваться.