Что до Ангелики, то ситуация становилась день ото дня все более неприятной. Пока бои шли лишь на море и дредноуты «Свобода» и «Демократия» не затонули, о войне, кроме мобилизации флотских, давали знать лишь назойливая патриотическая болтовня по радио (из эфира неожиданно исчезли комплименты в адрес Шпицрутена – равно как и россказни о страшных и свирепых красностранцах) да введение карточной системы. Приютивший коммунистов фермер довольно потирал руки, предвкушая повышение цен на хлеб. Однако прошло несколько дней, и ему стало не до смеха: призыв сделался поголовным, в армию забрали племянника, а затем еще одного. Начались бомбежки городов. До той части острова, где находились Краслен с товарищами, вражеские самолеты пока что не долетали – лишь это обстоятельство, да еще обособленная жизнь на натуральном хозяйстве позволяли думать, будто бы война где-то далеко или вовсе не существует…
…Через неделю после прибытия, когда Заборский поправился, фермер неожиданно заявил, что количество совершенных им по отношению к путникам благодеяний обязывает их остаться еще на неделю и поработать – теперь уже как следует, от зари до зари. В случае самовольного ухода хозяин обещал заявить в полицию: в условиях военного времени она вряд ли стала бы церемониться. Пришлось остаться. Помимо скромной еды и ночлега, коммунисты смогли выговорить себе скромное денежное вознаграждение за работу – на пропитание в предстоящей дороге. «Думаю, теперь неделя-другая уже не имеют значения, – грустно сказал Яков Яковлевич. – Мы в любом случае опоздали. Если Бржеский действительно сдал оживин, то фашисты, я уверен, уже готовы его синтезировать».
Еще неделя ушла на дальнейший пеший путь до Манитауна. Навстречу коммунистам двигались беженцы, стремившиеся оказаться как можно дальше от столицы. А вот попутчиков не было. В ту же сторону шли разве что грузовики с солдатами и боеприпасами. С каждым днем ощущение паники становилось все острее, чужие взгляды – подозрительнее, воздушные тревоги – чаще, полицейские досмотры – тщательнее.
В итоге в Манитаун компания прибыла без малого через месяц после отплытия.
Манитаун стал пыльным. Очень пыльным. Пылью было покрыто все: тротуары, скамейки, рекламные вывески, покореженные взрывами фонарные столбы; провисшие или рваные, валяющиеся на земле телеграфные провода; остовы сгоревших авто и трамваев; фрагменты метромостов, некогда перекинутых между небоскребами, а теперь лежащих на мостовой. Большой плакат, на котором была нарисована белая девушка, целующая в щечку довольного негра в военной форме, тоже был пыльным. Подпись под рисунком называла черных ангеликанцев «братьями» и звала их поскорее записаться в армию. Крепился плакат на фасаде многоквартирного дома. Кроме фасада, от этого дома ничего уже не осталось.