Вскоре в зале стало тихо (очевидно, началось раздевание), а кухня, напротив, наполнилась шумом. Открыв глаза, Краслен обнаружил, что здесь крутятся уже не одна, а четыре женщины, все черноглазые, черноволосые, очень похожие друг на друга. Одна была беременна, за юбку второй цеплялся ребенок, еще трое малышей ползали по полу. Мясо жарилось, тесто раскатывалось, с только что отваренных макарон стекала вода, круглый открытый пирог помещался в электродуховке… Поварихи покрикивали друг на друга. Между собой они общались то по-ангеликански с акцентом, то на каком-то другом, не знакомом Краслену наречии. Понял пролетарий из их речи только то, что белых бывших донов следует разделывать ножом с зеленой ручкой, а черных – их и донами-то, в общем, не назвать, так, человечки – с ручкой желтой. Дальше слушать не хотелось. Да и не до женских разговоров стало ушам Кирпичникова, когда два любопытных карапуза, подобравшись поближе, начали дергать за них что есть силы.
Прошло еще некоторое время. Поварихи закончили свою работу и разошлись, выключив свет. Музыка за стенкой умолкла. Потом свет зажегся снова и Кирпичников увидел на кухне голую девицу, поедавшую куски мяса прямо со сковородки. Это была одна из тех, что раздевались на сцене для публики. Краслена она игнорировала напрочь: безо всякого смущения не только показала все, что можно, но и облизала при нем пальцы.
В третий раз свет включился минут через двадцать после ухода танцовщицы. Несколько мужчин – одни в форме официантов, другие в щегольских полосатых костюмах – возвышались над Красленом, с интересом его разглядывая.
– И чем же ты так навредил этим коммунистам? – спросил самый толстый, самый лощеный из них, обменявшись с родственниками (а прочие, несомненно, были его родней, судя по внешнему сходству) несколькими фразами на родном языке.
Кляп изо рта Краслена не вытащили, так что вопрос, видимо, был риторическим.
– Так сколько, вы говорите, Свинстон пообещал за него?
– Пять тысяч шиллингов, папа, – ответил один из парней.
– Пять тысяч?! И вы взялись за это дело, даже не поторговавшись?! Олухи! Канальи! Вы себя не уважаете!!! – взревел толстяк. – Пять тысяч… Ха! Ха-ха!
– Можно попросить больше, ведь этот тип у нас, и он нужен Свинстону, – вставил один из официантов.
– Пригрозить, что убъем, если Свинстон не даст шесть… семь… десять! – добавил другой.
– Давайте будем отрезать ему по пальцу каждый день, – сказал еще один.
Краслен сидел ни жив ни мертв. Даже затекшие руки и ноги стали казаться ему мелочью.
– У тебя, Луиджи, вечно одни пальцы на уме! – сказал папаша. – Это пошло и давно вышло из моды! Тьфу! Пять тысяч… Олухи… Болваны!!!