И началась вакханалия. Самым счастливым из бояр или дворян мог считать себя тот, которому всего-навсего запрещали жениться (было у Бориса такое обыкновение). Другим приходилось покруче. Постригали насильно в монахи (как Федора-Филарета, отца будущего царя Михаила Романова), ссылали к черту на кулички, бросали в тюрьму, отбирали имущество, обдирая так, что это и не снилось нынешней налоговой инспекции. Государство не просто благосклонно внимало доносам — активнейшим образом их поощряло. Часть имущества оговоренного брали в казну, а часть шла доносчикам. «Маяком доносительства», на которого должны были равняться остальные, стал некий Воинко, холоп князя Шестунова. За донос на хозяина Борис прямо-таки демонстративно дал холопу волю, наградил поместьем и велел объявить о том всенародно.
И понеслось… Как выражался один из историков, подобные меры «разлакомили» холопов, и доносы посыпались градом. По первому подозрению (чаще всего обвиняли в колдовстве, это стало таким же распространенным, как во времена большевиков — обвинение в «контрреволюции») хватали самого обвиненного, его близких, родственников, друзей и соседей. Всех, как водилось, пытали самым тщательным образом. Тех, кто признавался, сажали и ссылали. Тех, кто упорствовал, частенько лишали языка или вешали, поскольку свыше было велено считать, что запирательство как раз и есть признак виновности.
Безусловно, Борис верил в «ведовство» и «дурной глаз» гораздо меньше, чем уверял. Однако всем, попавшим в «пытошные» по голословному навету, от этого было не легче.
Никоновская летопись сообщает об этом времени так: «И сталось у Бориса в царствие великая смута; доносили и попы, и дьяконы, и чернецы, и проскурницы; жены на мужьев, дети на отцов, отцы на детей доносили».
Предков Пушкина сослали в Сибирь по доносу собственных холопов, отобрав имущество. Одного из Романовых в тюрьме задушил пристав. Боярину Богдану Бельскому по приказу царя по волоску выщипали бороду, которой боярин гордился (впоследствии Богдан Бельский станет одним из приближенных Лжедмитрия, торжественно поклянется перед москвичами, что царевич — настоящий…). Будущий герой-освободитель, князь Д. М. Пожарский, сделал донос на своего недруга, князя Бориса Лыкова, а его мать княгиня Марья донесла на мать Лыкова (таков уж был тогдашний обычай — мужчины могли делать доносы только на мужчин, а женщины — на женщин, бояре должны были доносить царю, боярыни, соответственно, царице). Естественно, всех Лыковых законопатили «за приставы»[1] всерьёз и надолго…
Господа, со своей стороны, отыгрывались на низших. Поскольку тогдашние законы о холопстве были столь же запутанными и поддававшимися двойному толкованию, как нынешнее налоговое законодательство, злоупотребления начались фантастические. Человек, нанявшийся на временную службу или мастеровую работу, объявлялся холопом и навсегда терял свободу, поскольку все зависело от судьи, а судья был живым человеком, хотел есть-пить вволю да вдобавок обеспечить детушек… Иногда людей без особых придумок ловили на дорогах и закабаляли. Доходило до того, что сильный и богатый боярин делал холопами… служивших у него дворян, владельцев поместий (поместья, конечно, забирал себе). Правда, необходимо отметить, что находились простолюдины-прохвосты, которые извлекали личную выгоду и из такого положения дел (ибо житейская смекалка русского человека безгранична) — «закладывали» себя в холопы, пожив немного, обкрадывали владельца, убегали и повторяли этот финт, пока не попадались или, сколотив деньжонок, не отходили от дел (благо до удостоверяющих личность документов додумался лишь Петр I столетие спустя). Нужно помнить, что знатный господин, независимо от того, угнетал он своих «холопей» или кормил кашей с маслом, мог всегда ждать доноса от любого из своих людей. По язвительному замечанию историка Костомарова, «между господами и холопами была круговая порука: то господин делает насильство холопу, то холоп разоряет господина». Идиллия, некоторым образом. У всякого был шанс отыграться на обидчике…