так или иначе, не меняется. Хотя разбойников обычно все же привозят в
город на суд и уже там казнят. Впрочем, сейчас все меньше тех, кто
отягощает себя законными формальностями…
Мы, наконец, проехали через жуткую галерею и оставили ее позади.
Еще около получаса спустя, так и не встретив ни одной живой души, мы
добрались до окраины леса. По обе стороны дороги потянулись поля, где
полагалось бы колоситься пшенице, но ныне они лежали невозделанные и
поросшие сорняками. Так что, когда впереди показалось село, я уже знал,
что там не стоит ожидать радушного приема.
Село встретило нас разноголосым собачьим лаем. Это, разумеется,
дело обычное — собаки всегда приветствуют так чужаков. Но, как правило,
когда чужаки приезжают не глухой ночью, а ясным днем, и притом — в
селение, стоящее прямо на проезжей дороге, где постороннего человека
трудно назвать диковинкой, все ограничивается несколькими дежурными
гавками, после чего псы, исполнив ритуал и продемонстрировав хозяевам,
что они по-прежнему на посту, спокойно возвращаются к своим собачьим
делам. А если какой и не унимается, то его успокаивают сами хозяева: "А
ну цыц, пустобрех!" Но на сей раз лай не утихал и, кажется, становился
только злее при нашем приближении.
Однако внешне, по крайней мере на первый взгляд, село выглядело
обыкновенно — аккуратные беленые домики, лишь самые бедные из которых
были крыты соломой, а в основном — под добротными деревянными крышами,
иные даже и под черепицей; впереди слева у дороги, становившейся здесь
главной улицей — двухэтажное здание трактира с блестевшей на солнце
жестяной вывеской (кажется, она должна была символизировать вставшего на
дыбы медведя), а наискосок от него вправо — островерхая деревянная
церковь с колоколом под дощатой макушкой. Никаких пожарищ и разрушений.
Ни над одной из труб, однако, не вился дымок — впрочем, пора обеда уже
прошла, а готовить ужин, пожалуй, еще рановато. Более странным было то,
что, даже въехав в село, мы не слышали никаких звуков, кроме
доносившегося из-за глухих плетней злобного лая. Не мычала и не блеяла
скотина, не побрякивали ее медные колокольчики, не кудахтали куры, не
кричали скрипучими голосами гуси. Никакие деревенские кумушки,
облокотившись о плетень, не перемывали кости соседкам, не носились с
визгом друг за другом беспорточные дети, по малолетству не приставленные
еще к крестьянскому труду. Вообще нигде не было видно ни души.
— Странное место, — заметила Эвьет. — На дороге ничьих следов не
видно. И окна в домах пыльные.
— Да, такое впечатление, что жители покинули село, — согласился я.