Поэтому девушка-полицейский нисколько не удивилась, когда родители Элизы Гомес в ответ на ее просьбу предоставить для следствия одно из самых последних изображений девочки дали ей именно эту фотографию. Конечно, такой снимок был не самым подходящим, потому что выражение лица Элизы было неестественным, и это обстоятельство делало почти бесполезным все попытки модулирования ее образа на предмет его возможных изменений с течением времени. Коллеги Милы, возглавлявшие расследование, выражали на этот счет недовольство. Но для Милы это не имело особого значения, потому что было нечто особенное в этой фотографии, какая-то энергия. И именно ее им следовало искать. Не одно лицо среди других лиц, не какого-то там ребенка среди множества ему подобных. Но именно ту самую девочку, с тем самым блеском в глазах. Лишь бы за это время никто не смог погасить его.
Мила едва успела вовремя вцепиться в девушку, обхватив ее за ноги, прежде чем та повисла бы в петле под тяжестью собственного тела. Она била ногами, металась, пытаясь кричать, до тех пор пока Мила не назвала ее по имени.
— Элиза, — произнесла она с бесконечной нежностью.
И девушка узнала себя.
Она забыла, кем была. Годы заключения по частичке изо дня в день с корнем вырывали из сознания характеристики ее личности. Так продолжалось до тех пор, пока она не убедила себя в том, что тот человек был ее семьей, ибо весь остальной мир забыл про нее и никогда не сделал бы ее свободной.
Элиза с изумлением посмотрела Миле в глаза и, успокоившись, позволила спасти себя.
Шесть рук. Пять имен.
Озадаченная этим открытием следственная группа покинула лесную поляну и направилась в передвижной полицейский фургон, припаркованный на трассе. Присутствие кофе и сандвичей, казалось, никак не вязалось с этой ситуацией, но служило некоей видимостью контроля над ней. Впрочем, никто в это холодное февральское утро даже не дотронулся до еды.
Стерн вытащил из кармана коробку мятных конфет. Встряхнул ее и, высыпав себе на ладонь пару штук, отправил в рот. Он говорил, что это помогает ему думать.
— И как такое может быть? — спросил он, обращаясь скорее к себе самому, нежели к другим.
— Черт возьми… — вырвалось у Бориса. Но он произнес ругательство так тихо, что никто не услышал его.
Роза пыталась отыскать внутри фургона нечто такое, на чем она могла бы остановить взгляд. Горан заметил это. Он прекрасно ее понимал: дочь Розы была ровесницей тех девочек. Первое, что приходит на ум, когда оказываешься перед лицом преступления, совершенного в отношении несовершеннолетних, — твои дети. И ты спрашиваешь себя, что произошло, если бы… Но тебе никак не удается до конца сформулировать фразу, потому что уже от одной мысли становится плохо.