Наблюдал за ним из своей землеройной позиции и Аникин. Он уже понял замысел немца. Летчик до метра рассчитал траекторию выхода из «мертвой петли». Дуга ревущей, обвешанной крестами машины должна была разомкнуться как раз над их головами. Тогда немец и пройдется еще разок по ним своей авиационной пушкой, только теперь уже наверняка. Фашист приготовил свою «мертвую петлю» для них и теперь готовился закинуть ее на манер лассо и затянуть удавкой на шее отделения. А все из-за Бондаря, будь он неладен.
— Богдан Николаич!… Прячься! Прячься!… — закричал Аникин что есть силы. Бондарь ничего не слышал, кроме стремительно нарастающего рева. Самолет, уменьшившийся в вышине до еле заметного крестика, падая, вдруг ужасающе вырос. Он продолжал расти, заполнив невыносимым ревом моторов полнеба. Раскинув свои хищные черные крылья, «мессер» несся прямо на Бондаря. И тут сержант открыл огонь. Пригнувшись, вцепившись обеими руками в пулемет, Бондарь жал на курок с такой силой, как будто от этого зависела интенсивность и точность стрельбы.
Очередь, пущенная в сторону «мессера», нащупала машину не сразу. Летчик успел пустить ответную ленту трассеров. На миг две эти ленты пересеклись в воздухе. В следующую долю секунды пули «дегтяря» словно выпутались из цепкой вязи немецкой пушки и ударились в нос самолета. Брюхо фюзеляжа испещрила целая горсть дырок и вмятин.
Бондарь, поворачивая свое колесо, до последней свинцовой капли выжимал боезапас из своего пулемета. Самолет черной тенью пронесся над ними. Показалось, что попадания Бондаря не нанесли «мессеру» никакого урона. Но откуда-то из хвостовой части удалявшейся машины вдруг повалил черный дым, и ровный ход ее как-то рвано дернулся. Весь «мессер» полыхнул огненно-рыжим пламенем и, будто наскочив на невидимую воздушную кочку, неловко кувырнулся и врезался в землю. Столб огня и иссиня-черного, как смола, дыма поднялся в серое небо.
— А здорово Богдан Николаич того «мессера» запалил… — произнес вдруг Зайченко. — Будто полено какое-нибудь… сосновое…
Все согласно и дружно закивали. Бондарь довольно хмыкнул и смущенно потупился. Не привык он к похвалам в лицо.
— А мы так и не обмыли «мессера»-то… — как-то задумчиво, интригующе продолжил Зайченко.
Похоже, что не одному Аникину разговор о колесе напомнил о сбитом Бондарем «Мессершмитте». Зайченко вдруг оттянул ворот своей телогрейки и достал оплетенную лозой бутыль. Объему в ней было не меньше двух литров. Сквозь решетку лозняка в тусклом свете горящего пламени проглядывало темно-рубиновое содержимое бутыли.