«Вот и все, – отметил Панков, – вот и не стало бывшего отличника». Чара не выпускала душмана, да и не было у него ни одного шанса обвести, одолеть ее – Чара была и хитрее, и умнее, и опытнее боевика.
«Отличник» корчился на камнях, из прогрызенной глотки выхлестывала кровь. Панков поднял его автомат, перевел рычажок на одиночную стрельбу, приставил к виску ствол и, обрывая мучения этого человека, выстрелил.
* * *
Прапорщика Грицука волокли по камням вдоль камышовой гряды. Приходя в сознание, он невольно отмечал, что где-то совсем недалеко, в кровянистой мути пространства, хрипит, грохочет Пяндж, мотал тяжелой головой, стремясь выговорить чужое неувертливое слово «Пяндж», но язык не слушался его, перед глазами все плыло, тело болело.
Он не понимал, куда его тащат, кто тащит, зачем, пытался звать на помощь лейтенанта Назарьина, своего напарника по засаде, и, кажется, успешно выговорил его фамилию, но Назарьин не отозвался, и прапорщик сник.
Носками ботинок он цеплялся за камни, ноги его безвольно дергались, тело встряхивало. Боевики, которые волокли его, сменяли друг друга – похитителей было несколько, сипели от напряжения, задыхались, ругались по-русски и по-таджикски, ругань доходила до Грицука смятая, просеянная сквозь сито, съеденная кровянистым туманом, и прапорщик кусал зубами вялый, вспухший от прежних прокусов язык, задыхался, как и люди, которые волокли его.
– Тяжелый, сволочь! – просипел кто-то над самым ухом Грицука. – Сало, похоже, ел каждый день.
– Ничего, сейчас мы это сало из него вытопим.
Разговор шел по-русски.
– Хватит его тащить! Приехали… Пора кончать.
– Кончать… А деньги? Мы должны получить за него хорошие деньги.
– Деньги мы и так получим. Предъявим голову, погоны и получим. Вот если бы он был большим человеком, командиром заставы, тогда надо было бы предъявлять живьем.
– А он не командир?
– Нет, командира я знаю. Тот молодой, а этот – старый.
– Ну что, стоп?
– Давайте еще чуть, иначе нас накрыть могут.
– Уже не могут, погранцам сейчас не до нас – стрельба-то усиливается, значит, их теснят.
– Все равно дерутся, собаки, здорово.
– Обученные. Потому и дерутся.
Душманов вначале было несколько человек – прапорщика волокли, кто взял его в плен, кто отбился от атакующих, потом к ним присоединились остатки отряда памирца. Грицук по-прежнему не мог понять, где он, куда его тащат и зачем, почему ему выворачивают руки – все тело злыми электрическими разрядами пробивает боль. Ноги не слушались его, волочились безвольно за телом, словно коряжки, цеплялись за всякую дрянь. Сотни вопросов жаркими пламенеющими кривыми знаками возникали у него в мозгу, нарисовывались жарким огнем перед самыми глазами и исчезали. Грицук застонал.