Гранатометчик оказался метким стрелком: одного заряда хватило, чтобы уложить двух здоровых парней и искорежить пулемет. Это много, это значит, что гранатомет наводил не человек, а сам Аллах. Это что же, выходит, что Аллах против их присутствия здесь? Да «вовчики» с «юрчиками» без посторонних людей, без присутствия русских солдат здесь так лихо разберутся друг с другом, что в Таджикистане ни одного живого человека не останется!
Панков подтянул к себе покореженный пулемет. На стволе поблескивало несколько свежих ссадин, оставленных осколками, прицельный механизм сбит в сторону, ложе изрублено – торчат деревянные лохмотья, рукоять затвора вывернута.
Меткий был выстрел, повезло душкам! Чтоб стрелявшего тоже таким же метким попаданием одарили! Панков отер рукой взмокревшее, ставшее бледным лицо. Если душманы будут так воевать и дальше, скоро от пограничников останется один пшик. Панков поморщился, отодвинул от себя пулемет, отцепил от пояса крупнотелого, с проклюнувшейся сквозь кожу щек и подбородка щетиной Чугунова, – кажется, это был Чугунов, – гранату, последнюю, что оставалась у него, повесил себе за пояс – пригодится.
Из кармана достал бумаги, положил к себе. Достал документы у Никитенко, также определил к себе – писари потом пошлют горькие похоронки несчастным матерям.
Забрал также два автоматных рожка.
Глухо, словно бы задавленный снегом, в каком-то странном далеком далеке, заработал пулемет Дурова. Панков поспешно отодвинул Чугунова в одну сторону, Никитенко в другую, освобождая себе пространство, лег между ними. Сквозь крутящийся белый вал он не видел того, что видел Дуров.
Пулемет сержанта продолжал работать. Изгиб дороги отсюда был виден, но он был пуст, душманы, похоже, убрались даже из-за камней, тогда кого же отсекал Дуров? В следующее мгновение он засек в косых струях снега едва приметное движение: по дороге, толкая перед собою убитых, к гнезду Дурова ползли душманы…
– А не проще ли было вам снова прибегнуть к услугам господина гранатомета? – Панков недобро хмыкнул. – Не мытьем, гады, пытаетесь взять, так катаньем!
Поднял голову вверх, пытаясь разглядеть макушку пупыря, но не тут-то было: какие-то лишние двадцать метров, плюс усилившийся снег сделали ее совершенно невидимой.
Но в горах все меняется быстро. Через полминуты снег стал другим: он хоть и продолжал валить и был, как и раньше, густ, безудержен, но вот что заметил Панков – не стало в нем прежнего напора, той ошеломляющей ярости, которая заставляет человека уступать природе, пятиться перед ней. Панков помрачнел, сжал зубы.