– Подумаешь – автомобильная резина! У меня есть, Дуров, пара старых камер, есть покрышка, я их тебе презентую. Что же касается дела, то скажи: Абдулла засек, что мы раскочегариваем баню?
– Засек. Я ему баньку нашу специально показал.
– Молодец! Пусть памирец в кишлаке думает, что он возьмет нас тепленькими, распаренными.
– Дым из нашей баньки явно и за Пянджем заметили.
– Верно. В камнях, думаю, человека три сейчас лежат с биноклями, нас рассматривают.
– М-да. Все хорошо, товарищ капитан, да только неприятно, – Дуров передернул плечами, – в душу тоска наползает, давит, собака.
– До темноты все находимся на виду, в темноте рассредотачиваемся.
Они пошли в этот вечер в баню, хоть и была она неурочной, не по расписанию.
– В баню я готов ходить семь раз в неделю, – признался Бобровский, – готов четырнадцать раз ходить, по два раза на день.
– Баня – это единственная радость у нас, других нет. Еще, может, ловля маринки в Пяндже. Но маринка – это когда будет тепло.
– Пробовал я эту рыбку. Уха из нее ничего, а в жареве суховата, – Бобровский отер рукой мокрое горячее лицо, сощурился: – Чего такой озабоченный, капитан?
– От того, что забот много. Слово-то «озабоченный» от «заботы» происходит.
– Каламбурист.
– Что, разве не так? Помимо заставы у меня еще Чара на руках, она – тоже ведь как человек, человеческого отношения к себе требует. Но это ладно, это все ерунда, а вот в бою я за нее боюсь. Она ведь, гадина, под пули лезет. Хоть и знает, что это такое, а лезет.
– Русская лихость, как у наших солдат.
– Лихость лихостью, не скрою, но соображения у нее побольше будет, чем у иного нашего солдата. А с другой стороны, я, когда сижу в окопе, то стараюсь наступить ей на хвост ногою, удержать около себя. Чаре больно, но она молчит, не кусается. А с третьей стороны, бывало, что я ее сам из окопа под огнем выгонял, к «чеге» посылал. С записками. Чара приползет к ребятам, малость приободрит и назад. Не-ет, такая собака – больше, чем человек. – Панков скатился с полки вниз, нырнул в предбанник, из ведра зачерпнул стакан кислого, мутновато-розового напитка, сваренного из кизиловой ягоды, выпил, помотал перед ртом рукой – напиток прошибал насквозь, такой кислый был, от него даже в ушах зазвенело, – вернулся в парилку.
– Ты как пикирующий бомбардировщик, капитан, – недовольно заметил Бобровский, – мотаешься туда-сюда…
– Все правильно, чтобы внутри ничего не сгорело…
– Ты женат?
– Нет. Не довелось. Хотя надо…
– Чего тянешь?
– Это не я тяну, это красивые девушки тянут. Ты ведь тоже не женат, Бобровский?