"Вот именно, что чудилось, мерещилось. Подлая Фортуна поманила призрачной надеждой и растаяла вместе с ней. А потом на мою голову, на союзников, посыпались неприятности и поражения. Нельзя сказать, что сейчас победа выглядит невозможной. Но… верится в неё всё меньше и меньше".
А на юге вдруг возникли соблазнительнейшие возможности. Которыми не воспользоваться — великий грех.
"У Османов прервалась династия, в стране грядёт война за власть, казаки, обыкновенные разбойники, разграбили и сожгли их столицу. Наконец, румелийский паша снял три четверти войск с пограничья и двинулся к Стамбулу. Как донесли разведчики, османские вассалы, Трансильвания, Валахия и Молдавия, ему войск не предоставили. Вполне могут, пользуясь моментом, попытаться отделиться от Оттоманской империи. Самое время попытаться и нам вернуть себе Белград и его окрестности, выбить турок из Буды…"
Уже вырисовались возможные союзники, которых можно было бы припрячь к этому делу. Венеция, которую янычары объявили виновником гибели султана, и те же разбойники-казаки.
"Видимо, они опять усилились, стали опасны, как в двадцатых годах, и вполне способны таскать каштаны из огня для нас. Стоит их только поманить чем-то привлекательным. Дикари падки на всё блестящее. Но Франция и Швеция!"
Император сжал кулаки до побеления костяшек пальцев. Ни о какой войне на юге невозможно было рассуждать всерьёз, пока не заключён мир с главными противниками на севере. А быстро заключить мир можно было, только пойдя на уступки, о чём ему не преминули намекнуть, все выступавшие члены тайного совета.
"Однако прямо предложить отдать Лотарингию, и так контролируемую французами, Людовику, а провинции, прилегающие к Балтике — шведам, давно их занимающим… Отдать означало — признать поражение. Год назад об этом не могло быть и речи, но теперь… победа опять ускользает из рук. Однако отдавать провинции…"
Императора душило любимое домашнее животное — жаба. Отдавать что-то каким-то французишкам и шведам он не хотел категорически. Столько денег потрачено, столько собственных провинций пострадало, столько побед войсками империи и союзников одержано… и всё — зря? То, что враги усиливаются и уже всерьёз хотят поделить между собой всю Германию, пока в Вене не понимали. Была ещё одна преграда — союзнические обязательства. Прежде всего — перед родственником из Испании. Тот ввязался в войну, в немалой степени, выполняя договорённости с Веной.
"Взять и предложить ему плюнуть на эту Лотарингию? Хм… боюсь — не поймёт. У них, в Мадриде, какие-то устаревшие понятия о чести. Не современные, семнадцатого века, а как бы не времён Сида. По большому счёту, Карл Лотарингский — мелкий пакостный негодяй. Жертвовать из-за него важнейшими государственными интересами — несусветная глупость. Пожалуй, это даже… предательство собственного государства. Моим подданным он числился только на бумаге, гробить из-за такого всю империю в бесконечной войне… слишком много чести, если к нему употребимо такое слово. Опять-таки, христиане в наших же, захваченных мусульманами провинциях изнывают под их нечестивым правлением. Моя прямая обязанность — вернуть их в христианское государство. Это почти как в крестовый поход сходить. Хм… можно потом у папы добиться признания новой войны крестовым походом. А король Филипп… ну кто ж ему может помешать также заключить мир с Людовиком? Вот и пускай потом заключает и присоединяется ко мне в крестоносной миссии".