Когда рука палача потянулась к стоявшему рядом свечному огарку, я рванулась вперед.
– Нет! Не смейте! Пожалуйста, мсье, не надо, умоляю вас…
Увидев на лице палача довольную улыбку, я поняла, что поступила так, как ему хотелось, и что он вовсе не собирался останавливаться. Глядя мне в лицо и ухмыляясь, он поднес огарок к факелу, и вскоре на огарке заплясал маленький огонек. Не тратя силы на дальнейшие разговоры, я молча бросилась к палачу и выхватила из его рук свечу, но силы были слишком неравны – двое помощников схватили меня за руки и оттащили прочь. Главный палач, бросив на меня равнодушный взгляд, в котором не было ничего человеческого, улыбнулся, поднял огарок с пола и вновь поднес его к факелу.
Я смотрела, как он подошел к женщине; я не могла не смотреть. В ее светло-карих глазах блеснули слезы, она заморгала, и капли вина начали падать с ее длинных ресниц; затем ее заслонил палач. Часть моего разума говорила, что в последний момент он остановится, что все это розыгрыш, что он не станет, не сможет этого сделать! Меня просто хотят запугать, помучить, чтобы в дальнейшем я была сговорчивее и послушнее; возможно, это и в самом деле было так, но женщину это не спасло.
Все поплыло у меня перед глазами, в голову хлынули мысли, которых раньше у меня никогда не было. Внезапно я начала видеть другие места, других людей, словно кто-то начал показывать мне кинофильм. Сквозь прозрачную дымку я видела женщину и ее палача; затем случилось то, что должно было случиться.
В моей голове вновь зазвучал тот же голос, напоминая, что, живя у Тони, я хоть и не была свободной, но и не знала жестокости. Меня одевали в прекрасные ткани и тончайшие кружева, у меня были книги, гитара и краски, чтобы я не скучала; охранники низко кланялись, когда входили в мою комнату, и не осмеливались садиться в моем присутствии, пока я им этого не разрешала. В моих жилах течет королевская кровь, об этом помнили все. Я никогда не видела сцен звериной жестокости, никогда не знала ужаса. И тут мною овладела дикая ярость. Это несправедливо, такого не должно быть ни ради мира на земле, ни ради вообще неизвестно чего, и неважно, какие высокопарные фразы произносятся по этому поводу! Передо мной над беззащитной жертвой издевается трус и садист, который лебезит перед судьями, прикидываясь невинной овечкой, и творит страшные вещи за закрытыми дверями. И это меня они называют мразью!
Я затрясла головой, пытаясь заглушить звучащий во мне голос, стряхнуть липкую паутину, затянувшую мое зрение; прошла секунда, другая – и мне это удалось. Но я вновь окунулась в кошмар, когда увидела, как палач поднес свечу к лицу женщины, а затем к ее волосам. Пламя занялось мгновенно – с шипением огонь перекинулся с одной пряди на всю голову, а оттуда на плечи. Через несколько секунд вся верхняя половина туловища несчастной превратилась в пылающий факел. Я завопила, потому что больше ничего сделать не могла. Мой крик подхватили другие узники, и комната наполнилась пронзительными воплями и лязгом цепей, скрежещущих по мокрым камням. Мы ничем не могли помочь мученице, но от наших криков содрогнулись стены; женщина не издавала ни звука.