Штурман, наоборот, все время двигался, поглядывал по сторонам, обращался к карте, смотрел на приборы.
Где-то далеко на юге быстрые фиолетовые росчерки молний полосовали небо, освещая на короткий миг край земли.
«Там гроза и, наверное, идет дождь», — подумала Туманова.
Прошло еще двадцать семь минут.
Из-под задней кромки левого крыла стали выплывать редкие и робкие огоньки, разбросанные цепочкой на черном фоне.
Штурман поднял планшетку и ткнул пальцем в карту: железнодорожная станция. Да, станцию трудно укрыть: выдают огни. Как ни вертись, а без семафора, без света на стрелках и на тупиках не обойтись.
Самолет отклонился от шоссе и от станции круто вправо. Огоньки исчезли. Внизу потянулись массивы лесов.
Немного спустя пилот сделал один круг, второй и, развернув машину против ветра, сбавил газ. На смену трескучему рокоту мотора пришел легко шуршащий и даже приятный шум винта, вращающегося на неполных оборотах. Высота стала стремительно падать: тысяча сто… тысяча… девятьсот… восемьсот… семьсот…
«Приготовьтесь, Юлия Васильевна, — сказала сама себе Туманова. — Подходит ваша пора».
Она взглянула вниз. Туманная дымка исчезла. Смутно обрисовывался лес. Мелькнуло что-то светлое, видимо озеро. Вокруг ни огонька, никаких признаков человека. Все мертво.
Стрелка указателя высоты приближалась к цифре 600.
Штурман поднял руку в перчатке. Пилот впервые за весь полет повернул голову.
Туманова поднялась, поправила лямки парашюта, неуклюже перевалилась через борт и, держась за него одной рукой, стала осторожно подвигаться к задней кромке плоскости. Встречный поток воздуха подталкивал ее в спину.
А внизу тьма.
Туманова остановилась. Это был ее шестнадцатый прыжок вообще и шестой в тыл врага. И все-таки было страшно. Она глубоко вздохнула, вдела правую руку в резинку, соединенную с вытяжным кольцом.
Пилот прощально помахал рукой.
— Удачи! — крикнул штурман, не отрывавший от нее глаз.
Туманова кивнула.
Затем она присела, как перед прыжком в воду, и, оттолкнувшись от ребра плоскости, бросилась в ночную пучину.
Косте Голованову теперь было глубоко безразлично, кто позаботится о его теле, где и как его похоронят. Он сделал свое дело. Он поступил так, как подсказала ему его чистая совесть, сердце настоящего человека. Ценой собственной жизни он спас доверенное ему дело. Тайну подполья он унес с собой, и ключ к этой тайне не могли подобрать гитлеровцы.
Но небезразлично это было подпольщикам.
Чернопятов распорядился вынести ночью тело Кости и похоронить, хотя бы во дворе, чтобы потом, в лучшие дни, перенести его на кладбище.