Более конкретен Цзунми в определении характера первой встречи Мацзу и Хуайжана. Прежде всего, он не повторяет известную историю о «Будде и полировке камня», но прямо указывает на то, что между двумя монахами произошел спор. И Мацзу остался рядом с Хуайжаном не потому, что тот переубедил его, а лишь узнав, что тот является учеником Хуэйнэна, привлеченный славой школы Цаоси (Предполагается, что до этого Мацзу не знал, кто такой Хуайжан, что, конечно же, крайне маловероятно). Итак, здесь Мацзу предстает тонким и расчетливым человеком, учение которого было едва ли не плагиатом проповеди Хуайжана.
Сам Цзунми, давая подробную, хотя и весьма субъективную классификацию школ Чань, подчеркивал, что школа Хуайжана-Мацзу принадлежала к достаточно простому течению Чань, базировавшемуся в основном на комментировании «Ланкаватара-сутры» (что недалеко от истины), и таким образом апеллировавшая к индийской традиции дхианы, в то время как, в частности, школа Шэньхуэя, по мнению Цзунми, являла собой синтез всех школ Чань и представляла собой чисто китайское направление.
Хотя чань-буддизм все время подчеркивал свой эпатирующий по отношению к официальным культам характер, а отказ идти на государственную службу считался у чаньских монахов едва ли не нормой и даже особым стилем поведения, тем не менее все это находилось как бы в рамках всеобщего ритуально-символического взаимодействия между имперским уровнем культуры и «чаньскими безумствованиями». И тому явное подтверждение – официализация культа Мацзу. Сам Мацзу был канонизирован, высочайшим императорским указом Сянь-цзуна (806–820) ему был присвоен посмертный титула «Великая безмятежность».
Могила Мацзу находится в провинции Цзянси, недалеко от г. Чжудань на горе Шимэнь – именно в том гроте, где по предсказанию Мацзу, сделанном ровно за месяц до своей смерти, он и должен быть похоронен.
Школа Мацзу безусловно становится самой популярной чаньской общиной в последней четверти VIII в.
Несомненно, что Мацзу реальный, не мифологический представлял собой весьма незаурядную и во многих отношениях интересную личность. Формально, он ничего не делал для широкого распространения своего учения, лишь объяснял некоторые тонкости чаньского миропонимания тем, кто его просил об этом. Лишь крайне небольшое количество учеников, около восьмидесяти «добрых мастеров» (кальянамитра), могли постоянно общаться с мастером, но количество тех, кто получал у него наставления в той или иной форме (порой – в форме сильного пинка) и формально считались его последователями, насчитывалось свыше восьмисот. Не будет ошибкой предположить, что многих привлекал неформальный и внешне – порой вызывающе– неканонический характер наставлений Мацзу, хотя за этой видимостью безусловно крылся сложный чаньский канон. Популярность Мацзу превзошла популярность десятков не менее талантливых чаньских учителей того времени, и многие исследователи склонны считать, что о реальном широком распространении Чань в Китае и даже самом введении в широкой обиход самого термина «Чань» можно говорить, лишь благодаря проповеди Мацзу [157, т.1, 393–394].