Я выглянул на улицу и был приятно удивлен, что снова оказался в Ленинграде. Цилиндрическое Здание Управления Морского Транспорта невозможно не узнать даже после бомбежки. Здесь проходила практику одна хорошая знакомая Светозара Ломакина, и мне, а точнее ему, приходилось несколько раз посещать это солидное учреждение. В руинах соседнего жилого дома вяло ковырялись спасатели. В ином мире точно такой же дом был цел и невредим, в нем светились окна, и текла, судя по всему, обыденная жизнь. Там улица была чистой и пустой. Здесь – суета, грязь, смерть и разрушение.
Там – покой. Здесь – вечный покой. Только белая ночь и здесь и там одинаково укрывала город тихим покровом. Вот только здесь он больше напоминал мертвенно-свинцовый саван, а там романтическую голубую пелену.
— Старый квартал. Построен еще до точки бифуркации, – как бы про себя отметил Брыгсин. – Поэтому дома одинаковые, и у нас не было проблем с определением координат. Повезло.
— Вы знаете про точку бифуркации? – вполголоса удивился я. – Кто вам рассказал?
— Не важно. Этот человек уже умер.
— Вы уверены, что он действительно умер?
— Я видел его мертвым, – уклончиво ответил старик и, не желая продолжать излишне откровенный обмен репликами, сменил тему. – Квартиру мы выбрали точно, но двойник никуда не годится. Данилюк ведет себя как истеричная баба, но в его словах много правды. Вы совсем не похожи. – Брыгсин жадно облизал губы.
Вдруг до меня дошло, что человек на мониторах – это я. Точнее не совсем я, конечно. Мое подлинное тело сейчас гниет в забытой всеми могиле. В ином измерении обитало нечто, напоминающее Светозара Ломакина.
Нечто якобы тождественное мне теперешнему. Сходство, насколько я мог судить, было весьма отдаленным. То есть настолько отдаленным, что, встретившись с ним на улице, я бы никак не выделил его из толпы. Думаю, что и мои знакомые тоже не приняли бы нас даже за родственников, а между тем человек, который меланхолично прихлебывал на экранах кофе, был больше чем мой брат-близнец. Он был больше чем моя точнейшая генетическая копия. Он был моим отражением в другом мире, то есть, попросту говоря, мною.
Припомнив свое утреннее отражение в банальном зеркале, я попробовал разобраться, в чем же состоит столь разительное отличие между нами. Во-первых, двойник выглядел старше. Гораздо старше. У него были серые мешки под глазами, серая потертая, как старая замша, кожа и очень плохие зубы. Все его тело будто слепили из пластилина, а потом забыли на жарком солнце. Из обвислых плеч росли безвольные слабые руки с хлипкой, политой жирком, мускулатурой. Под рубашкой пузырился невзрачный, но хорошо заметный животик. Пальцы, державшие чашку, выглядели слишком длинными, тонкими и желтоватыми. Но самым страшным в этом существе были его глаза. Пустые, как у программиста, ушедшего в виртуальность. Но программисты видят вовсе не глазами. Даже сдохший рядом с системным блоком программер живее всех живых, ибо душа его навечно осталась в его творениях. А куда подевалась душа этого человека? Была ли она у него?