Но чем дольше длилось это тягостное ожидание, тем сильнее тревога сжимала мое сердце. Вы спросите меня, почему я не бежал? Нет, меня не держали под замком, и я волен был идти туда, куда хотел. Но моя темница была страшнее любых застенков. Ориентиры были полностью потеряны. Я не знал, где находится Италия, а главное — какое пространство пролегает между мной и моей родиной.
Оазис Абу Хасана находился далеко в пустыне, и хитрый араб понимал, что нет более надежной охраны, чем бескрайние пески. В случае побега его слуги, все отличные всадники, выросшие в этих местах, в два счета нагнали бы меня.
Опасность представляли и кочевники, вооруженные банды которых иногда посещали эти места. Попади я к ним в руки, не миновать мне какого-нибудь сельского базара, где меня бы обменяли на хорошего арабского скакуна или мешок соли. И тогда — прощай родина. Прощай последняя надежда!
Отсутствие каких-либо вестей о выкупе стало раздражать моего хозяина. Я стал для него обузой, он перестал кормить меня, а потом и вовсе махнул на меня рукой и выгнал в поле. Там с другими рабами под палящими лучами солнца я вскапывал иссохшую, бесплодную землю. То был адский труд — от зари до захода солнца! Без воды, без сытного пропитания.
Из хозяйского дома я был переведен в общий барак, представляющий собой большой дощатый навес, под которым укрывались от солнца рабы Абу Хасана, изможденные, измученные каторжной работой. Среди них были смертельно больные и роженицы, старики и грудные дети. Надсмотрщики не отступали от нас ни на шаг, находя особое удовольствие в избиении несчастных без всякой причины. Но более всего они ненавидели христиан и издевались над ними самым жестоким образом.
Но именно в этом бараке я наконец нашел отдохновение в общении с братьями по вере. Мы много говорили о возвращении на родину, вспоминали наших близких.
Здесь я также понял, что общая беда далеко не всегда объединяет людей. Здесь были христиане из разных земель, из разных сословий. Среди них встречались и те, кто сводил счеты или мстил своим соплеменникам. Эти люди шли на любую гнусность, доносили, не останавливались даже перед убийством.
Но все это тревожило меня не так, как угасающая надежда на спасение. Прошел год, а вестей из Венеции я так и не дождался. Чаша моего терпения переполнилась. Я был готов предпочесть смерть жалкому прозябанию в унизительной роли раба.
Свобода или смерть! Эти два слова отныне властвовали над всеми моими помыслами, укрепляя дух и отрезвляя разум. Именно тогда мне впервые пришла мысль о побеге любой ценой, даже ценой собственной жизни…