— Я умру, — повторила Эстефания.
Тут занавеси покоя раздвинулись, и перед беседующими предстал сам император. Казалось, он был очень удивлен тем, что застал в комнатах своей дочери Эстефанию и Диафеба, да еще занятых разговором.
— Странно мне видеть, что вы еще не заняты сборами в дорогу, — сказал император Диафебу. — Ведь, насколько мне известно, завтра на рассвете вы покидаете Константинополь.
— Мой господин, — ответил Диафеб с поклоном и ничуть не смутившись, — я только что побывал у себя в апартаментах, так что все необходимое уже собрано и я готов выехать хоть сейчас.
— В таком случае я прошу вас пойти со мной и осмотреть лошадей, которых я намерен дать вам для армии, — сказал император.
Диафеб вышел вместе с государем, и они направились к конюшням, а Эстефания побежала к себе в комнаты.
* * *
Когда Диафеб подошел к конюшням, то увидел возле стены прислоненные щиты, общим числом сорок. На этих щитах были изображены те самые знатные рыцари, которые переметнулись на сторону врагов и были публично лишены рыцарской чести. По приказанию императора их нарисовали перевернутыми вниз головой, чтобы всякий, кто взглянет на эти щиты, сразу понял: вот предатели и презренные трусы! А чтобы избежать ошибки, каждый щит был подписан.
Художник постарался и выполнил свою работу как можно лучше, для чего он долго рассматривал лица пленников и проводил в башне очень много времени. Волосы всех подвешенных вниз головой свисали по направлению к земле, так что, если такой щит перевернуть. то казалось, будто волосы стоят дыбом.
И только у графа Бурженского волосы были приглажены. Диафеб обратил внимание на эту особенность и спросил императора, для чего так сделано. Император не знал, как ответить, и призвал художника, а тот, прибежав и упав на колени, признался, что изобразил графа Бурженского, как и всех, с торчащими дыбом волосами, но поскольку граф сей обладал нравом неукротимым и во всех своих желаниях был непреклонен, то и волосы его на картине пригладились сами собой.
— В таком случае этот щит следует сжечь и пепел от него закопать там же, где и пепел от тела графа Бурженского, — приказал император. — Ибо этот человек, как я погляжу, проявляет своеволие даже после своей смерти!
Затем он отпустил Диафеба, наказав тому собираться в дорогу хорошенько и ничего не забыть.
Диафеб тотчас вернулся к Эстефании.
Та сидела в кресле. Поглядев на Диафеба, она спросила:
— Скажите, сеньор рыцарь, хотели бы вы засунуть обе свои руки мне под юбки?
— Это мое заветное желание, — искренне ответил Диафеб.