— Да, это дельный совет, — поблагодарил Тирант.
Беседуя так, они отправились в обеденный зал и там отдали дань трапезе, после чего поднялись в личные покои принцессы, где в присутствии императора начали разучивать французские танцы, весьма возбуждающие, ибо во время этих танцев рыцарь прикасался кончиками пальцев к кончикам пальцев дамы и даже дотрагивался до ее талии.
Они танцевали в полном молчании, и император начал зевать, и зевал все шире и чаще, и в конце концов объявил, что очень утомлен и отправляется отдыхать. Едва только он ушел, как всякие танцы прекратились. Принцесса велела музыкантам уходить, и те исчезли.
А Кармезина взяла Тиранта за руку и увлекла к окну, подальше от своих дам и проницательного Диафеба. Там она усадила севастократора на красивую каменную скамью и уселась рядом сама. И они долгое время сидели так, словно позируя художнику для портрета, пока наконец Кармезина не заговорила:
— Вы задумчивы.
— Простите, если это вас огорчает, — тотчас ответил он.
— Да, меня огорчает ваша грусть! — сказала Кармезина. — Потому что это весьма недружественно с вашей стороны — не рассказывать мне о том, что у вас на сердце.
— Разве мы друзья? — спросил Тирант, замирая.
— Да! — объявила Кармезина. — Мы друзья с вами, и притом очень близкие, как и положено севастократору и принцессе. Все прочее было бы противно законам божеским и природным, и это одна из причин, по которой севастократором не может быть герцог Македонский. Ибо я ненавижу герцога Македонского, а вас люблю. И вы должны любить меня. Скажите, вы любите меня?
— Разумеется, — отозвался Тирант. — Я люблю вас, как ни один севастократор до меня не любил принцессу.
— В таком случае вы должны открыть мне свое сердце, и если у вас там горе — я возьму себе половину, а если тайная радость — я не дерзну прикоснуться к ней, чтобы вы могли сполна насладиться ею.
— Горе — ненавистная вещь, — молвил Тирант, — и потому позвольте мне оставить его при себе. Я буду проклят, если разрешу вам обременить себя моим горем!
— Хороший же вы друг, — прошептала принцесса вне себя от гнева, — если так себя ведете! Положим, я бы ходила с кислым лицом, и углы рта у меня были бы опущены книзу, а в глазах постоянно прыгали слезы, — неужели вы не спросили бы, отчего я так грустна?
— Спросил бы.
— Ну а я бы вам наговорила чего угодно, но так и не ответила на ваш вопрос — что бы вы тогда подумали обо мне и моей дружбе?
— Подумал бы, что вы оберегаете меня от худшего.
— В этом все мужчины! — воскликнула Кармезина и, надув губы, отвернулась.
— Ничего не поделаешь, моя госпожа! Мужчины так устроены, что дружат ради побед и успехов, и если делятся друг с другом, то лишь радостями и достижениями. И если какой-либо мужчина удостаивает своей дружбой женщину, то и ведет он себя с нею как с другим мужчиной, и рассказывает лишь о своих победах и успехах. И оттого многие женщины считают, будто мужчины постоянно хвастаются. Женщины же, напротив, если и дружат между собою, то лишь ради того, чтобы сообща преодолевать невзгоды и беды, и если какая-либо женщина удостаивает своей дружбой мужчину, то и ведет себя с ним как с другой женщиной, и рассказывает ему о своих горестях и трудностях, и оттого многие мужчины считают, будто женщины непрерывно жалуются.