И Тирант громко фыркнул, раздувая ноздри.
Диафеб, склонив голову, рассматривал его как некую диковину и вынужден был признать, что брат его представляет собою некое завершенное и в своем роде совершенное произведение искусства, ибо каждый элемент его одежды имел определенное значение и каждый предмет, которым он обладал, был наделен собственной историей, подобно тому, как собственную историю имеет каждый человек, и у одного эта история долгая и значительная, а у другого — короткая и незначительная.
Наконец Диафеб сказал:
«Не подумайте, будто я взялся судить о деле, которое мне безразлично, но из бесед с мудрыми людьми, и особенно с отшельниками, мне доподлинно известно, что женская любовь, а тем паче взаимная, для истинного рыцаря губительна. Помилуйте! До сих пор у вас в голове обитали только сражения, битвы, кровопролития, турниры, воинские хитрости, поединки насмерть и прочие увлекательные предметы, способствующие целомудрию тела и духа. Но если какая-либо женщина возбудит в вас истинную любовь и, упаси Боже, ответит на ваши чувства, вы непременно погибнете, зачахнете и умрете, помяните мое слово. Однако самое ужасное — то, что это неизбежно».
«А коль скоро такова судьба всех истинных рыцарей, — беспечно сказал Тирант, — то и не будем размышлять об этом раньше времени».
В Неаполе его агентам удалось набрать достаточное количество оборванцев, которые с радостью прикрыли срам доспехами и схватились за копья и мечи, подобно тому, как утопающий в болоте хватается за палку, протянутую ему ради спасения.
Лошадей завели на корабли и поместили в специально устроенные стойла с ременными петлями, дабы животные эти не разбили галеры копытами, испугавшись во время сильной качки.
Погода, впрочем, стояла чудесная, и попутный ветер наполнял паруса, выгнутые, как спина акробата, так что весла бездействовали, а вместе с веслами бездельничали и люди.
Едва только впереди сияющим облаком явилась суша, Тирант приказал поднять два больших штандарта короля Сицилии и вдобавок развернул и собственный штандарт; повсюду на кораблях заиграла музыка, такая громкая, что ее, должно быть, слышали на самых отдаленных улицах великого города.
Когда Константинополь стал уже виден с палубы, Тирант разглядел высокий помост и на нем крошечную сидящую фигурку — императора. Ветер у берегов дул прямо в нос кораблям и был такой сильный, что галеры никак не могли подойти и причалить, и им пришлось двигаться галсами, отчего с берега казалось, будто корабли нарочно танцуют перед императором, прохаживаясь то одним боком, то другим.