Он часто так болтал с прохожими. Каждому рассказывал свою историю жизни, свои душевные переживания и какие-то возникшие идеи. Голос у него был знакомый, будто я уже слышал Ильича где-нибудь в Москве. Может, встречал около случайного киоска?
Ильич проводил нас до «Форда», встал чуть поодаль, развлекая воспоминаниями о своих многочисленных рыбалках, косясь одним глазом на оставленный без присмотра киоск. На прощанье он помахал нам рукой и еще раз пожелал хорошего клева.
Ехали молча, оба погруженные в утреннюю дрему. Мои мысли все еще путались. Иногда казалось, что я сплю в квартире в Москве. Когда за окном слепили фонари, мне вдруг представлялось, что я в поезде, мчусь в одну из командировок. Потом Брезентовый включил радио, заиграло что-то из русского рока — и тут я очутился в больнице, возле койки, где умирала Алёна. Мне показалось, будто музыка играет из динамиков старого радио, что стояло на подоконнике в палате. И серый полумрак вокруг — это не рассвет, а специально задвинули жалюзи.
«Спи сладким сном и не помни о прошлом.
Дом, где жила ты, пуст и заброшен…»
И снова в машине — заморгал сонно. Показалось, снова показалось…
Не от этих ли воспоминаний я бежал? Не их ли боялся? Запахи лекарств, которые, казалось, впитались в мою кожу до самой смерти — кто говорил, что у воспоминаний нет запаха? Ложь, ложь! Чувство растерянности, душевный упадок, ощущение, будто я предал Аленку, будто наговорил ей в жизни много ненужного, невесомого, совершенно непонятного… А еще столько всего не успел сказать. И не успел сделать.
Иногда так хочется взять лоскутки воспоминаний и мыслей, добавить образов, добавить недосказанное, мечты какие-нибудь — и сшить из всего этого свой, параллельный мир. Такой, который я хочу. Чтобы без нелепых смертей и ненужного бегства. Чтобы без небоскребов и страхов. Без юристов и кока-колы. Без глянцевых журналов и никому не нужных фотографий. Мир — утопия. Мир — фантазия. Он и существовать-то может только в мыслях.
Песня закончилась, следом заиграло что-то дикое и веселое. Мы выехали из города, свернули с дороги и на низкой скорости принялись трястись по ухабам и кочкам. Брезентовый рассказывал, как однажды от сбил в лесу росомаху. Не на смерть, но перепугался больше животного. Минут через двадцать мы остановились.
Мы вышли на свежий воздух. Вид утреннего леса поглотил меня. Туман, словно старая застиранная простыня, цеплялся клочьями за ветки деревьев, стелился по земле. Деревья обступили со всех сторон, навалились любопытные. Дышалось легко, но в каждом вдохе чувствовалась лесная сырость. Сквозь ветки пробивалось слабое еще утреннее солнце, окрашивая мир в изумрудный цвет. На секунду я пожалел, что не взял с собой фотоаппарат, но желание быстро прошло, улетучилось.