Он еще много о чем разговаривал. Я всего не запомнил. Потом туман стал гуще, дорога — уже. С одной стороны пошли каменистые холмы, покрытые рыжим мхом и редкими карликовыми деревьями, а с другой вдруг пропала земля, и потянулся какой-то странный разлом, заполненный туманом под завязку, как кружка — киселем.
— Это что? — спросил я.
— Овраг, — сказал Артем, — здесь их много, привыкай.
— Здоровенный какой…
— Бывают и здоровее, — усмехнулся Артем, а Брезентовый, не поворачивая головы, сообщил, что там, внизу, в оврагах столько всего интересного, что если бы запустить туда туристов, то они бы неделю не вылезали — фотографировали бы, на видео снимали, картины бы рисовали.
— Еще б найти тут туристов, — с досадой произнес Артем, — такая красотища, а все на Кипр едут. Или в Тунис. Кто на юге живет, они и слышать не хотят про наши края. У них там своя экзотика: Черное море, кукуруза, черешня. Зачем им к нам-то соваться? А те, кто посередине, москвичи, питерцы, всегда на юг и едут. Про нас, опять же, не слушают или не верят. Такие вот дела. — Толик помолчал, шумно вдыхая носом, а потом добавил тише, — знаешь, а не мешало бы подпортить этакую красотень. Останавливай, отлить требуется.
Брезентовый без промедления затормозил. Мы вышли на свежий воздух. Я поежился от холода, в очередной раз покорив себя за то, что не догадался запастись по настоящему теплыми вещами, засунул руки подмышки и прошелся вдоль края оврага, поглядывая вниз. Внизу ничего видно не было. Сплошной туман. Или пар. С другой стороны автомобиля Артем и Толик шумно портили здешнюю красоту.
Я подковырнул носком камешек, взял его в руку. Камень был мокрый и скользкий. Я бросил камень в овраг и, поддавшись какому-то внезапному порыву, сел на обрыве, свесив ноги, и стал кидать вниз камешки один за другим. Они бесшумно летели и так же бесшумно исчезали в сером тумане, не оставляя на прощание ни единого звука. И я подумал о том, что если вдруг сейчас тоже прыгну туда, вниз, то буду лететь вечность. А то и больше. Ведь там, наверное, нет земли. Там начинается Вселенная. Край света, черт возьми! Самый настоящий!
Где-то в небе вдруг зародился гул. Я поднял голову. Из низких серых туч вынырнул самолет, рассек кусочек неба и исчез в тучах на горизонте. Гул слышался еще некоторое время, а затем стих.
Я вернулся в автомобиль и там неторопливо, совершенно без желания, но подавшись мимолетному любопытству включил сотовый и долго смотрел, как появляются одно за другим пропущенные сообщения и звонки. В том, покинутом мире, меня еще не забыли. Меня помнили, меня желали слышать, видеть, ощущать и даже осязать, со мной хотели встретиться, пожать руку, подкинуть немного новой работы или попросить (это ведь раньше требовали, а теперь просят) сделать что-нибудь этакое. В том мире я был популярным человеком, занятым по горло и даже выше горла. День расписан по минутам, разбит на фотографии, на кадры, словно кто-то положил пленку моей жизни на монтажный стол и вырезал из нее лишние мгновения (вроде ни кому не нужных пауз в работе и общении, скучных вечеров в одиночестве, коротких перекуров между съемками, встреч с друзьями и с простым человеческим бездельем, когда валяешься в кровати до обеда, а потом бродишь в одних трусах из кухни в ванную, из ванной в комнату и наслаждаешься тем, что ничего не делаешь). Все это словно вырезали из жизни. Ничего этого не было. Я уже и забыл последний раз, когда позволял себе встать позже семи утра, а лечь раньше двух-трех часов ночи. А когда я в последний раз видел своих друзей? Не путайте с коллегами по работе. Настоящих друзей, со школы, с университета, я не видел миллион лет, контакты их потеряны, номера телефонов затерты, места работы забыты. Славик Захаров не в счет. Его нельзя назвать другом, он что-то большее. Как Вечность, куда я только что бросал камешки…