— Я в порядке, — отозвался я, — кто вы такие?
Сильные руки взяли меня подмышки и аккуратно подняли. В животе что-то громко перекатилось, перед глазами внезапно поплыли яркие круги. Мне стало невыносимо, невероятно плохо. В нос ударил запах чего-то мерзкого, будто кто-то положил рядом тухлые яйца. Ноги сделались ватными. Я едва не упал.
— Лен, — буркнул я, с трудом сдерживая тошноту, — Лен, будь человеком, помоги. А то не доберусь ведь…
— Ну, экземпляр, — раздался над ухом голос того, кто придерживал меня подмышками, — у него две открытые раны, перелом, сотрясение, а он гуляет!
— Лен, — шепнул я, чувствуя, что последние силы улетучиваются, словно пар изо рта.
— Какая, к черту Лена? — спросил другой голос, — может, еще барабашку вспомнишь?
— Тут где-то Лена… — шепнул я.
— Нет здесь никого, — ответили мне.
— Он, наверное, про ту девчонку, которую вместе с ним в овраге нашли, — догадался тот, кто меня поддерживал, и прямо в ухо, громко, до звона, сказал, — нету ее тут. Умерла еще в овраге, два дня назад.
— Ладно, потащили, — произнес второй голос, внезапно ставший далеким-далеким и глухим.
Мир перевернулся, ноги подкосились, вонь стала нестерпимой, и меня стошнило в темноту с противным рыгающим звуком и далеким, словно сквозь вату донесшимся всплеском. Кто-то ругнулся в ухо, оставив надолго гудящий звон.
А сквозь вонь доносился запах сигарет и губной помады. Какая-то часть меня вышла из тела — невидимая и воздушная — и устремилась в темноту, ведомая тонким сигаретным ароматом. И я сам, недолго думая, устремился за ней.
В начале сентября две тысячи первого, когда первые листья на деревьях уже начали покрываться предсмертной желтизной, окрашивая улицы в тоскливые тона предстоящих холодов, я продал свои первые фотографии в детский журнал. Это был один из сотен журналов, куда я разослал свои заявки с пакетом фотографий, в надежде заработать немного лишних денег и самоутвердиться. Правда, к тому моменту, когда пришел ответ, он был уже не таким долгожданным и радостным. В то время я целиком и полностью увлекся Алёнкой, а не карьерой. Жаль, что эта страсть угасла вместе с последними опавшими листьями той странной осени.
Когда мы встретились вновь, чтобы обменяться пакетами, разговор в уютном кафе возле метро затянулся на несколько часов. Оказалось, что нам обоим нравится один и тот же кофе, что мы не любим сахара, что Чак Бери намного лучше Литтл Ричарда, а Чак Паланик хоть и пишет об отвратительном, но настоящий современный гений. Оказалось, что она смотрела «Титаник» одиннадцать раз, и каждый раз плакала, и будет обязательно плакать при следующем просмотре. Оказалось, что ее любимый цвет — изумрудный, она не любит розы, и уже год пытается дочитать роман Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Оказалось, что мы оба преданные фанаты «Биттлз» вообще и Джона Леннона в частности, что оба любим Джонни Деппа за смазливую мордашку, а Олега Янковского и Никиту Михалкова — за актерское мастерство, которое пронизывает до костей. Потом она узнала, что мой начальник планирует снимать фильм, и загорелась желанием побывать на съемках. А я узнал, что у нее дома есть оригинальная пластинка 68-го года с альбомом «Сержант Пеппер», на котором, помимо отличной музыки, записан специальный ультразвук, который заставляет всех собак в округе истошно выть. Мы болтали обо всем подряд, ловили себя на мысли, что любая тема интересна нам обоим, и что совсем не возникает разногласий. Аленка удивленно спрашивала: «Тебе действительно интересно?», а я отвечал, что, да, я и подумать не мог, что мне будет ТАК интересно.