Коричневое от загара лицо Барни было все испещрено морщинами. В морщинах прятались от ослепительного австралийского солнца ярко-синие, как небо над Куинслендом, добродушные глаза-щелки. Когда Роуана поставила перед ним тарелку с бифштексом, яичницей и толстым золотисто-коричневым ломтем ананаса, он удивился, но одобрил. Роуане очень польстила похвала Барни, потому что именно он был старожилом кафе. Тут-то она и выпалила:
— Сколько я вам должна платить? Когда? Когда вы спите, ведь вы целый день на тростнике, а ночью здесь? Почему вы такой добрый?
Барни отвечал по порядку:
— Смешные деньги. В пятницу. Теперь уже я работаю не целый день, как раньше, сплю на диване, когда нет посетителей, — ночью иногда от трейлера до трейлера может и три часа пройти.
— Вы не ответили, — улыбнулась Роуана, — почему вы такой добрый.
Покончив с едой, Барни принял из ее рук чашку с чаем, положил туда несколько ложек сахара и принялся раскуривать трубку.
— Я всю жизнь на тростнике, мисс Редланд.
— Просто Роуана.
— Роуана. — Синих щелок совсем не стало видно.
— Вы — отличный работник, — Роуана вспомнила, что говорил о Барни Джонатан, — можете срубить одиннадцать тонн в день.
— Мог. — Барни тяжело вздохнул. — Сейчас силы уже не те, так что рублю гораздо меньше, а иногда и совсем ничего. Но занятие на плантациях всегда для меня найдется: я хорошо управляюсь с трактором и свожу тростник на переработку, убираю и сжигаю мусор, да мало ли еще что. Сплю теперь совсем мало, а в свои лучшие годы, когда рубил по одиннадцать тонн, в семь часов укладывался.
— Понятно, — кивнула Роуана и осторожно поинтересовалась, не лишних ли денег ради Барни работает в кафе.
— Ну, — замялся он, — деньги, конечно, не главное. Видите ли, я подумал, что мне такая работа пригодилась бы в будущем, когда я больше не смогу выходить в поле…
— Ах вот оно что… — Роуана представила себе, какое ужасное разочарование, должно быть, испытал Барни, когда дядя Томас умер, завещав «Мальчик-с-пальчик» ей. Желая как-нибудь выразить сочувствие, Роуана нагнулась к Барни и погладила его по коричневой руке.
— Ничего, теперь-то мне не жалко, — словно угадав ее мысли, сказал Барни.
— Теперь?
— Знаете, человек ведь должен передать кому-нибудь свое дело, и до вас другие племянницы и племянники старины Тома приезжали, все крутились тут, делили шкуру неубитого медведя. А вы — вы совсем не такая, и… я остаюсь с вами.
— Ой как здорово! — обрадовалась Роуана. Она была растрогана. — А почему вы считаете, что я не похожа на них?