И слова-то, отрешённо думалось воеводе, всё знакомые. Это сколько ж кусков службы кумирам стародавним промеж крещёного люда ходит, за заговоры да «крепкие слова» у нас почитается?!
И поправил себя: у них. Теперь уже не у нас, у них. Может, и не шагнул ты, воевода, в огненное кольцо, но большой круг уже перешёл, да не на Пертовом угоре, а ещё там, посреди мёртвого города. Среди крещёных себя более не числи.
— Встану я, — метался над пламенем голос ведуньи, звеня уже не по-людскому — словно эхом отзывалась из ночи на каждое слово чернокрылая птица с девичьим лицом, — не во светлый день, а в тёмную ночь, пойду из избы не дверями, со двора не воротами, не в чистое поле, а в тёмный лес, повернусь не на светлый полдень, а на полуночь тёмную, во полуночной стороне есть море-окиян, на море-окияне есть остров Буян, на том острове Буяне есть широкий двор, на широком дворе синь-камень лежит, на камне том Стар Старик сидит. В шапке золотой на один глаз, в еге богатой на одно плечо, а в руке его — посох железный. Стар Старик сидит, сам велик Велес!
Словно ночь, сгустившаяся вокруг, вздохнула.
Имя было произнесено. Имя Хозяина Пертова угора, Хозяина Синь-Медведь-камня и ведуньи Хоронеи. Хозяина чёрных и серых стай, собравшихся вокруг угора. Пастыря Зверей. Отца Могил. Деда Певцов.
Велеса. Или Велса, как выговаривала голядь.
А Хоронея начала вдруг вертеться на одном месте, запрокинув к чёрному небу лицо и ладони, выпевая голосом, в котором трудно было признать человеческий:
— Веле-Веле-Веле-Веле-Веле-Веле-Веле-Веле!..
Словно ночь кругом задрожала струной, пошла рябью от повторения имени…
Сколько раз оно прозвучало, сколько раз обернулась волчком противусолонь ведунья из лесной веси, воевода не заметил. Заметил, когда остановилась она, вскинула на полночь руки и выкрикнула:
— Хозяин мой, Велес великий, встань передо мною не елью становою, не зверем косматым, не вороном крылатым — покажись, каков Ты Сам есть!
И замолкла. Пертов угор окутала тишина, только трещало пламя.
Идол, ему же кланястася сии, бысть Волос, сиречь скотий бог. И сей Велес, в нём бес живя, яко и страх многи твори.
Из глубины леса, с полуночи, от Тырнова, раздался глухой гул. Воеводе подумалось, что какое-то дерево не выдержало-таки веса опустившихся на него чёрных птиц.
Только… нет, не дерево это было. Скорее уж можно было подумать, что осела обветшавшая башня городской стены. Недовольно вздрогнула земля под ногами.
Гул повторился — ближе. И только на третий раз воевода уразумел, что это было.
Не падали деревья. Не рушились отродясь не стоявшие в лесной чащобе башни.