— Коня мне! Арканы, готовьте арканы! Догнать! — судорожно выкрикивал он.
— Господин десятник… — Пальцы правой руки Хакима впились ему в плечо, а левая рука указывала на опушку леса, где толпились испуганные и растерянные цэреги.
Из лесной тени медленно вышел человек. Был он даже для этого края здоровяков высок, да и шириной нимало не уступал покойному Ибрагиму. И его облик был Эбугену подозрительно знаком. Он видел его не далее как два дня назад, вот в этой рубахе, вот в этом кожаном переднике, даже с этой жердью в руках. Беда была в том, что, когда они расстались, человек этот лежал у забора своего дома — кузницы, как с немалой досадой вызнал у пленных Эбуген через покойного Сатмаза. Ведь кузнец — завидный пленник… но здешним ковалям этого не объяснишь. Эбуген не первый и не последний вот так упустивший кузнеца, сотники уже даже наказывать за это перестали.
Лежал с шестью дырами от стрел в широкой груди. И цэреги, вытаскивавшие из тела стрелы, вряд ли оставили бы в живых недобитка.
Тогда он убил коня под Мунгхагом, а сам Мунгхаг уцелел лишь по непонятной склонности судьбы к дуракам. Впрочем, и склонность эта оказалась не бесконечна. Именно Мунгхаг вновь оказался к невесть как выжившему кузнецу ближе всех. Жердь взлетела вверх и рухнула вниз так быстро, что Мунгхаг даже крикнуть не успел. Закричал его конь, которому страшным ударом, похоже, перебило хребет.
Да как он выжил тогда? Израненный, в пустом горящем селении…
И тут у Эбугена встала дыбом шерсть на спине.
Он не выжил.
От бородатого лица не шёл парок.
Кузнец был мёртв.
Стоявший рядом с Мунгхагом цэрег взмахнул саблей. Обрубки рук, сжимавшие жердь, упали в снег рядом с останками Мунгхага и бьющимся конём, а сам мертвец, не удостоив культи взглядом, прыгнул и ударом широкой груди вышиб цэрега из седла.
Прыжок словно стал сигналом.
Они повалили из-под еловых лап толпой. Ни крика, ни вздоха — только хруст снега под ногами. Мужчины, женщины, дети — те, кого он оставил коченеть на берегу. Одного цэрега стянули с коня, и он исчез в мельтешении тел. Вопли его вскоре прервались. Другому повезло больше: он ударом топора снёс голову мертвецу — и тело немедленно рухнуло в снег.
Так вот оно что… ну правильно, разве не говорится во всех рассказах о вставших мертвецах, что самый верный способ упокоения — обезглавить их?! То-то не видно ни жреца в чёрном, ни того рыжего мужика, которому Хаким снёс голову в селе. Эбуген схватился за лук.
Удар стрелы из монгольского лука с небольшого расстояния разносит головы так же верно, как удар секиры или палицы. Голова полной ширококостной женщины разорвалась — словно кувшин, набитый мороженой требухой, по которому сдуру тяпнули палкой. Безголовое тело тут же повалилось ничком.