Щёки несторианина вздулись, ноздри втягивали воздух, губы сжались в узкую прямую полоску. Он помедлил мгновение, потом вдруг повалился, как подрубленный, на колени и что-то замычал, не разжимая губ, глядя на Джихангира безумными глазами.
Разжав челюсти, он неизбежно осквернил бы ковёр в белом шатре, а чтобы предвидеть дальнейшее своё будущее, ему не были нужны ни дар шамана, ни откровения Единого.
Тонкие чёрные брови Джихангира взлетели вверх, а за ними поползли углы губ. Закряхтел и захрюкал, как кабан в тугаях, одноглазый аталык, а за ним разноголосо захохотали сиятельные ханы — кто визгливо ржал, кто утробно реготал, запрокидывая голову, кто по-бабьи хихикал в шёлковый рукав. Морщины солнечными лучами разбежались от узких глаз Джихангира. Он разрешающе махнул тонкопалой дланью, и двое нукеров в синих чапанах, подхватив беднягу несторианина под локти, поволокли его из белого шатра. Медные лица нукеров были неподвижны, как маски-забрала хорезмийских шлемов, но по чёрным узким глазам, словно синее угарное пламя догорающего костра, бродила ухмылка.
Поистине, что может быть смешнее мужчины, дожившего до седой бороды и теряющего себя от вида и запаха человеческих потрохов?
Одноглазый после совета сказал ей, что она сделала доброе дело. Саин-хан отчего-то считает, что эти бездельники в бабьих платьях очень полезны, когда надо удерживать в повиновении покорённых. И если бы седой дурак принудил своей болтовней Джихангира казнить его… владыка никому не прощает своих просчётов. Очень может быть, что Нишань-Удаган спасла сегодня не только шкуру болтуна в чёрной рясе.
Шаманка безмятежно улыбнулась в почтительное лицо одноглазого — из тех, в ком не текла кровь Священного Воителя, лишь она видела на этом лице почтение.
— Великому виднее, какой уздой взнуздывать своих скакунов.
Это «своих» было сказано так, чтобы собеседник припомнил — её «скакуны», а стало быть, и сама Нишань-Удаган, в этой узде не нуждаются.
И шаманка с наслаждением наблюдала из-под приспущенных ресниц, как поспешно скользнуло вниз мясистое веко здорового глаза старика в тщетной попытке скрыть непривычные растерянность, почти испуг, досаду, опаску и — на самом дне — ненависть.
Нукеры верными псами, почуявшими неладное, шагнули к старику, глядя мимо неё оловянными глазами, готовы если и не поднять на неё руку, то — защитить, закрыть…
Дайн Дерхе, посмотри на этих глупцов! Какие стены, кого, когда закрывали от твоих рук или от рук твоих слуг и детей — будь то войлок юрты, резной камень китайских и хорезмийских дворцов, плоть нукеров или брёвна здешних хижин?!